— Проснулся, — сообщил Рамзес, увидев, что я разглядываю его белый халат.
— И слава богу, — послышался голос Юры.
Я повернул голову: Рывчин сидел у стола и штудировал мои записи. «Никогда не отличался корректностью, — с неудовольствием подумал я. — Когда он успел вернуться из города? Ведь уехал на праздники. Неужели я провалялся без памяти двое суток?!» Сразу вспомнилось — горящая планета, точки-бактерии, боль и что-то еще…
— Число, — сказал я.
— Молодой человек, — пояснил Юра Рамзесу, — желает знать, какой нынче год. Он воображает, что проснулся в двадцать втором веке.
Рамзес Второй растолковал мне, что к чему, своим густым и скрежещущим, как поезд на тормозах, басом:
— Ты проспал два часа. Я дал тебе выпить кое-что. У тебя болела голова. Тебя привел Абалакин. Ты переутомился. Много работаешь. Я за тебя возьмусь. Каждый вечер — прогулки. Утром — обтирания холодной водой. А сейчас спи.
Я хотел было сказать, что чувствую себя, как никогда, бодро, но Юра подмигнул мне, кивнул на подушку, и я послушно закрыл глаза.
— Все в порядке, — сказал Юра. — Вали отсюда.
Я открыл глаза, когда хлопнула дверь.
— Откуда ты взялся? — спросил я.
— Из города, естественно. Надоело… Валере хоть бы что, а меня джаз изводит. В общем, сбежал. Ключ свой забыл у Валеры, пришлось идти сюда. Прихожу — тебя нет, лежат эти тетради, я человек любопытный, ознакомился. А тут вваливается Рамзес, тащит тебя. Говорит — нервное переутомление. Я себе думаю — с чего бы это? Ну ладно, — оборвал он себя, и взгляд его неожиданно стал жестким. — Что случилось у телескопа? Что ты там видел?
— Какая разница? — сказал я. Вспоминать не хотелось. После случившегося — может, кончилась моя способность? Об этом я думал, этого боялся. Не до объяснений.
— Не хочешь, не надо, — миролюбиво сказал Юра. — Тогда я сам скажу. Все, что у тебя тут написано, страшная чепуха. Для фантастики нефантастично, для науки — антинаучно. Ты ищешь объяснений, а сам толком не установил — может, это галлюцинации. К примеру… Вспомни одно из э-э… видений и попробуй в нем что-нибудь изменить. Мысленно. Если это плод воображения… Ты слушаешь?
Я слушал. Я представил себе диск-звездолет на фоне зеленой планеты. Я попробовал пристроить к диску ходовую рубку — как на атомном ледоколе. Не получилось. Я четко видел сероватый диск, тусклое пламя, сквозь которое мог даже разглядеть контуры материка с желтой береговой полосой. А рубка расплывалась, исчезала, едва только я переставал думать о ней.
«Доказательство, — подумал я. — Какое это, к черту, доказательство? Для кого оно? Для шефа или для психиатра? Мало ли что я могу себе мысленно представить, а что — нет?»
Я начал вспоминать все звезды подряд, воображал их иными, и мне это не удавалось. Я видел, что видел — не больше и не меньше.
— Не можешь? — сказал Юра и сел на кровать, я почувствовал, как застонали пружины. — Это уже хорошо. А теперь попробуй представить себе планету около Новой Хейли. Попытайся разглядеть новые подробности, каких ты не увидел или не заметил, когда смотрел в телескоп. Смотри и описывай. Ищи новое.
Юра говорил как гипнотизер — внушительно и, по-моему, не своим голосом. Новое. Я вгляделся в картинку и почувствовал, как опять появляется боль. Как нарастающая волна цунами — нужно остановить ее. Вот она медленно опадает. Стихла. Но в какое-то короткое мгновение, когда волна уже перевалила через береговые заслоны, будто именно боль прорвала плотину. Я понесся еще ближе к планете, к какой-то точке на границе света и ночи. Это был город. Он раскинулся как спрут: улицы-щупальца, дома-шпили с длинными четкими тенями. Город не горел, но вокруг него все дымилось, и над домами, площадями редкими зеленоватыми пятнами неслись клубы полупрозрачного дыма и облачка пламени. Город казался вымершим, но в то короткое мгновение, когда я увидел его, я мог просто не различить движения. Главное — это был город, настоящий город, чужой город.