— Все дело — в темпе… Если хочешь быть здоров… Палочка-выручалочка… В депутаты — любой ценой…
И хохотали они тогда все до самозабвения, И после, вернувшись в отдел, он предложил собирать самые выдающиеся заголовки и устроить конкурс на самую оригинальную и захватывающую подпись. И все с легкой Женькиной руки стали приносить в отдел вырезки, и сама Марина несколько раз не удерживалась, тоже хваталась за ножницы и вырезала что-то задиристое — «Пришла пора посевной» или философское — «Всюду — жизнь»…
И надписи эти Женька предложил вывешивать на информационный стенд, висящий в их отделе. И было это так смешно, когда рядом с листком, на котором была написана миссия их компании и расписание отпусков, и график дежурства агентов в праздничные дни, висели залихватские заголовки — «Дело мастера боится…», «В активности — наша сила».
И начальник их, человек, погруженный в себя и редко что замечающий, все же заметил эти надписи и недоуменно обвел всех взглядом, и Женька на полном серьезе объяснил ему, что они решили вывешивать для стимула в работе такие вот призывы, что это хорошо влияет на настроение и вызывает энтузиазм у сотрудников. И хотя Петр Иванович знал Женьку как отчаянного балагура и весельчака, не стал с ним спорить, наверное, просто боясь попасть в смешное положение. И так и красовались эти надписи, сменяя друг друга.
И каждый раз, когда, как сегодня, Петр Иванович увлекался и планерки его становились занудно-назидательными, хитрое лицо Женьки стреляло глазами на стенд, на котором висел очередной перл, принесенный им же, и — смешно это было — слушать сентенции Петра Ивановича, представляя обнаженную парочку под названием «Финиш — приближается!»
Сегодня же, увидев озабоченный хмурый взгляд Петра Ивановича и уже по опыту зная, что в таком состоянии он особо усердно ведет их утренние собрания и становится занудой, какого свет не видывал, Женька успел прошептать всему отделу:
— Сейчас опять начнет нам рассказывать, как хорошо мы должны обслуживать клиентов… А раньше, — он ухмыльнулся, и глаза его хитро сощурились, — только проститутки так называли своих «гостей»… Да, недалеко мы ушли от самой древней на Земле профессии...
И невинная эта его фраза, возымела свое действие. Как только начал Петр Петрович свое привычное: «Клиент приходит к нам — и мы должны его обслужить по высшему разряду…», — на серьезном Женькином лице проступила хитрая улыбка. И все тоже стали улыбаться, и ничего нельзя было поделать со своим лицом, как ни старайся, слыша фразу: «Клиент для того и приходит к нам, чтобы удовлетворить свою потребность…»
Марина не улыбалась. Она одна, пожалуй, не улыбалась во время всей этой белиберды, столько раздражения было в ней, что даже Женька ничего не мог с этим сделать. Раздражал ее сегодня и сам начальник, и Женька, этот шут, который все никак не может угомониться, и всех вокруг себя заводит. И подумала она: лучше бы действительно с клиентами работал внимательнее, а то только и может языком чесать, толку от него, как от сотрудника, никакого…
И полдня прошло в суете и раздражении. Сначала компьютер завис, и она подумала зло — не выдержал он моего сегодняшнего «радостного» состояния. Потом принтер заело, и он стал жевать бумагу, и она никак не могла вывести текст договора, и клиент сидел с лицом, на котором было написано такое нетерпение, как будто он на самолет опаздывает. А когда наступило время обеда, опять усилилось ее раздражение, на этот раз из-за Наташки Калашниковой, сотрудницы ее, которая подошла и голосом своим тихим, осторожным, каким она говорила со всеми, как бы боясь их побеспокоить, спросила:
— Марина, а ты куда сегодня пойдешь обедать?.. — И, не дождавшись сразу ответа, — потому что знала уже Марина, зачем она это спрашивает, и не знала, как отвязаться, добавила: — Я можно с тобой пойду?..
Наташке все равно было, куда идти. Для нее главное, с кем-нибудь пойти. Была она, в принципе, хорошей девушкой, ответственной, доброй, отзывчивой. Даже слишком доброй и отзывчивой и добротой этой ее пользовались все сотрудники. Очень ей хотелось подружиться с кем-то, не хватало ей внимания, это понимали все.
Была она хромоножкой, попала еще в детстве в автомобильную аварию, так и осталась навсегда с укороченной ногой и переваливающейся, кривой какой-то походкой. И хоть и была она, Наташа Калашникова, действительно хорошей девочкой и добрым человеком, никто не любил с ней общаться и ходить куда-то. Напрягало ее присутствие, ее какое-то неприкрытое ожидание одобрения, принятия. Хотелось ей, чтобы ее любили, чтобы с ней дружили, но — кому хочется ходить в паре с ковыляющей, перекатывающейся с ноги на ногу девушкой, пусть даже и очень милой? И Марина проговорила что-то вроде: