Макарыч разлил остатки водки в две рюмки – себе и мне.
– На нашем заводе любой работник может съесть булочку или пряник, – продолжил он. – В заводской столовой хлеб на столах бесплатный. Казалось бы, благодать, живи, наслаждайся жизнью, копи денежки на цветной телевизор. Ан нет, на поверку все не так благостно. За каждый кусок хлеба государство недоплачивает, независимо от того, съел ты его или нет. Ты еще не вынес с завода горсть орехов, а с зарплаты у тебя их стоимость уже вычли, потому что государство считает, что ты обязательно что-нибудь сопрешь.
Пока Макарыч разъяснял особенности советской экономики, я обнаружил в своем образовании существенный пробел. Советская власть – это нерушимый союз рабочих и крестьян. Между двумя правящими классами находится прослойка служащих и творческой интеллигенции. А уборщики производственных помещений и грузчики – кто? Пролетариат, что ли? Слесари и электрики – это рабочий класс, а дворник – кто? Если дворник или грузчик не относятся к творческой интеллигенции или крестьянству, то получается, что они пролетарии.
Закончив речь, бригадир выпил, я последовал его примеру.
– Скажи, как жить на девяносто пять рублей, если у тебя семья и двое детей? Чем домочадцев кормить, если ты не можешь с завода вынести причитающиеся тебе продукты? Не мы установили такие правила игры, это государство нам их навязало.
«Государство никого не заставляет менять ворованный шербет на вино», – подумал я, но промолчал.
– Андрей Николаевич, поведай, где мы тебе дорогу перешли? – с едва уловимой угрозой в голосе сказал Макарыч. – За какие грехи ты решил всему заводу трепку устроить? Девять человек оштрафуют! Жрать и так нечего, а тут еще штраф платить!
На диване заворочался Шаляпин. Не вставая с лежбища, пропел густым басом:
– А денег нету, ха-ха!
И вновь уснул.
– Ему бы в опере выступать, – сказал я.
– Кто его, потомственного жестянщика, в оперу возьмет? – ответил кто-то из мужиков.
– Да и поет он только когда на грудь примет, – добавил Прохор Петрович. – Десять лет вместе работаем, я ни разу не слышал, чтобы он трезвый запел.
– Погоди, мужики! – призвал к тишине Макарыч. – Мы же не о Шаляпине собрались поговорить.
– Все верно! – поддержал я бригадира. – Первым делом – самолеты, а Шаляпины – потом. Я внимательно выслушал вас и хочу сказать, что я не хотел в заводские дела вмешиваться. Как говорится, «не плюй в колодец, пригодится воды напиться». Я бы рад не плевать, да вот только Горбаш меня к этой самой водице не подпускает. Он считает, что я один столько хлеба съем, что по магазинам развозить нечего будет. Мне с вами делить нечего, а вот Горбаш…
– Я всегда говорил, – воскликнул бригадир, – что Горбаш не понимает: если ты по-человечески к людям относишься, то и они к тебе никогда задом поворачиваться не будут! Спрашивается, чего он на парня взъелся? Что он, на сто рублей продукции сожрет? Полюбовницу свою на склад устроил…
– Макарыч! – перебил его Антип. – Вяжи базар не по теме!
Прохор Петрович согласно кивнул. Мужики на лавочках промолчали. Бригадир понял, что сболтнул лишнего, и решил закончить разговор.
– Даю тебе слово, – сказал он, – в пятницу заводские ворота для тебя будут открыты.
– Спасибо!
– Осталось решить один небольшой вопрос, – помрачнев, продолжил Макарыч. – Оплату штрафов нельзя отсрочить до получки? Сейчас у людей денег нет, аванс потратили, а штраф все равно платить придется.
Я провел рукой по краю граненого стаканчика. Бригадир понял и отправил мужиков с лавочек подышать свежим воздухом.