— А я однажды встретил Джорджа Шиаринга, — вспомнил я.
— Джазового пианиста?
Я кивнул:
— Кто-то нас познакомил, сейчас уже не припомню, кто и по какому случаю. И он с ходу выдал три или четыре шутки про слепых. Не слишком смешные, но не лишенные смысла. Допустим, встречаешь слепого человека и прекрасно понимаешь: он слеп, но научился убираться у тебя с дороги, привлекая внимание к своей слепоте.
— Да, примерно так же поступил Джек. А потому я не отстала и спросила, что же все-таки с ним произошло.
— И?…
— Взвалил всю вину на чертовы ступеньки. Сказал, поскользнулся на одной, упал и разбил лицо. Очевидно, его дружок увидел в том другой смысл, так выразительно закатил глаза. Я хотела спросить, что за ступеньки, но не успела и рта открыть, как он принялся снова благодарить меня за выступление, а потом отошел, чтобы пропустить ко мне другого человека.
— Девять, — пробормотал я.
— Девятая ступень? Или ты хотел сказать «нет» по-немецки?
— Он замаливает свои грехи. Во всяком случае, пытается.
— Когда я этим занималась, все сводилось к объятиям, слезам и извинениям. И еще пару раз — к недоуменным взглядам людей, которые никак не могли понять, за что же я извиняюсь.
— Что ж, наверное, у вас с Джеком разный круг общения. Да и просили вы прощения за несравнимые вещи.
— Однажды меня вырвало на одного парня.
— И он не врезал тебе по физиономии?
— Да он даже этого не помнил! По крайней мере сказал, что не помнит, думаю, из вежливости. Хотела спросить: разве можно такое забыть?
Я взял счет, решил расплатиться, как обычно, но она настояла, что платим пополам. А выйдя на улицу, вдруг заявила, что страшно устала, и не обижусь ли я, если она поедет домой без меня? На что я ответил, что это неплохая идея, потому как сам я тоже устал. Сегодня четверг, так что все равно увидимся через два дня. Я остановил такси, придержал дверцу, и тут Джен сказала, что может подбросить меня до гостиницы — это ведь почти по пути. Но я ответил, что пройдусь пешком, не мешает растрясти жир после десерта.
Я проводил взглядом такси, машина двинулась на юг, ко Второй авеню, и потом попытался вспомнить, когда последний раз пил немецкое пиво. У «Джимми Армстронга» подавали темное разливное, казалось, я до сих пор чувствую его вкус.
Я заставил себя пройти пешком два квартала, потом поймал такси.
Вернувшись в гостиничный номер, я разделся и принял душ. Потом позвонил Джиму Фейберу:
— Что, черт возьми, со мной происходит? Она сказала, что устала, и теперь мы увидимся только в субботу.
— Ты ведь хотел провести эту ночь у нее. Во всяком случае, так мне показалось.
— И еще она спросила, не против ли я такого расклада. Ну и я ответил, да, конечно, все нормально и просто прекрасно.
— А на самом деле думал и чувствовал другое.
— Меня так и подмывало сказать: да забудь ты о субботе, плюнь на нее. Отдохни как следует. На полную катушку, черт побери!
— Мило.
— И еще: большое спасибо, леди, но я поеду на другом такси. А вместо этого сказал, что хочу прогуляться пешком.
— Ага. Ну и как сейчас себя чувствуешь?
— Усталым. И еще — глуповатым.
— Что ж, одно другому не противоречит. Ты пил?
— Конечно, нет.
— А хотелось? — спросил он.
— Нет, — ответил я и задумался. — Разве что на уровне подсознания. Вообще-то хотелось немного. Так, самую чуточку.
— Но ты не пил.
— Нет.
— Ну и славно, — отозвался Джим. — Иди ложись спать.
Если не считать детства в Бронксе, видел я Джека Эллери всего три раза. Один раз на опознании через стекло, и еще два раза на собраниях анонимных алкоголиков.
Когда увидел его в следующий раз, Джек был мертв.
Глава 4
В пятницу утром я пошел позавтракать в «Утреннюю звезду», а потом прямо оттуда — в библиотеку Доннела на Западной Пятьдесят третьей. Накануне вечером в немецком ресторане мы говорили о крушении «Генерала Слокума», но я точно не помнил, когда это случилось и сколько людей там погибло. Нашел книгу с ответами на все мои вопросы, в том числе и на те, которые не пришли на ум, когда только начал ее читать. О том, что все ответственные лица непростительно пренебрегли тогда своими обязанностями — от владельцев судна до составителей маршрута. А в тюрьму угодил только капитан, и приговор, вынесенный ему, показался мне чрезмерно мягким за столь серьезное служебное преступление.
Насколько я понял из прочитанного, никто тогда не предъявил никаких гражданских исков, и я решил, что за три четверти века в мире нашем многое изменилось. Сегодня люди подают иск, даже если с головы слетела шляпа, пусть это чужая шляпа, и свалилась она на расстоянии большем, чем в полуквартале от них. И я пытался сообразить, хуже или лучше стало жить в нашей стране после бесчисленных судебных тяжб. Но затем решил не спешить с выводами, потому что прочитанное неизбежно должно было подвигнуть меня взять другую книгу.