Нападение овчарки было столь неожиданным, что Тимоша попросту оторопел, да и Пестряков не сразу пришел в себя.
Оба прожили ночь в постоянном ожидании опасности. Но кто мог подумать, что опасность явится в виде взбесившегося от ярости, лающего на весь городок пса? Навряд ли мгновение назад Пестряков вообще помнил о существовании собак на белом свете.
Они попытались пройти к калитке, чтобы выбраться на улицу, но овчарка никак не давала дороги, хрипло рычала, и лай ее, после того как оба долго вслушивались в шорохи ночи, в шаги патрулей, — этот лай оглушал даже Пестрякова.
Овчарка рычала и бросалась на Тимошу, шедшего впереди.
Тимоша уже несколько раз пытался стукнуть овчарку прикладом автомата, целясь в горящие глаза, но овчарка была увертлива, и размахивание прикладом только увеличивало ее злость.
«Подождать перестрелки, что ли?» — раздумывал Пестряков; он по-прежнему стоял у колодца, отбиваясь от овчарки — теперь она оставила в покое Тимошу и всю свою ярость обратила на него. Может, ее привлекла короткая шинель и короткие голенища? Этого человека ей легче было ухватить за икру, и он не так быстро размахивал своей толстой дубинкой…
Как назло, автоматы часовых молчат, а овчарка беснуется.
Что опаснее — обнаружить себя выстрелами или оставаться во дворике, где не прекращается истерический лай?
Пестряков дал короткую очередь.
Овчарка полетела кубарем. Светящиеся глаза ее описали в темноте какую-то спираль. Но она была жива и кинулась на обидчика с хриплым подвыванием.
А ведь Пестряков готов был поклясться, что достал собаку пулями.
Тимоша выстрелил — собака продолжала рычать, он выстрелил еще раз, в упор, — и она утихла.
Разведчики прошли к калитке, осмотрелись и пустились наутек по тротуару.
— Однако чумовая, — перевел дух Пестряков. — Ты сколько патронов истратил?
— Два.
— Я, усатый олух, кажись, семь. Да еще промахнулся своей очередью.
— Собаку труднее убить, чем фашиста.
— На хозяев боеприпаса не останется, ежели так с фашистскими овчарками воевать. Кажись, шестнадцать патронов в наличии осталось.
— И моих девять, — невесело подсчитал Тимоша.
Пестряков помрачнел; он еще раз мысленно подсчитал патроны в диске автомата — кругом шестнадцать!
Добрались до канала, о котором Пестряков знал, что тот тянется по восточной околице города, перерезая его с севера на юг. Курица могла форсировать канал, не замочив крыльев. Дно канала и крутые откосы, выложенные скользкими плитами, были устланы опавшей листвой. Она удобна, когда на листве этой неподвижно лежат, но опасно шуршит, когда по ней приходится ползти.
Однако воды хватило для того, чтобы она натекла Пестрякову в худые сапоги.
«Черт с ним, с этим ледяным компрессом, потерплю. Но ведь хлюпать дырявые лапти примутся — вот что скверно…»
Пестряков и Тимоша удостоверились, что канал используется как противотанковый ров. Можно не сомневаться, что горбатый мост через канал фашисты начинят минами.
Это был тот самый мост, от которого строго на запад вела аллея к Церковной штрассе, к тому самому перекрестку, возле которого находится дом с подвалом — приют четырех, их казарма, госпиталь, крепость.
При въезде на мост скопилось множество машин, одна в затылок другой.
Пестряков сразу догадался: это потому, что обочины аллеи и подступы к мосту уже заминированы, машины там не могут разъехаться, оставлен лишь узкий проезд.
И по мосту, вопреки его ширине, движение машин было одностороннее. Догадка Пестрякова подтверждалась.
Он поделился соображениями с Тимошей, тот и сам пришел к такому выводу.
— Мы с тобой, — прошептал Тимоша в ухо Пестрякову, — одного, минного поля ягоды.
И в этом вкрадчивом шепоте можно было услышать все: извинение за былое недоверие и обещание дружбы.
Конечно, Тимоша бахвал и вздорщик, но нельзя отказать ему в том, что он разведчик приглядистый, на него можно облокотиться в самом рисковом деле.
И что еще Пестрякову понравилось, можно даже сказать, тронуло его — Тимоша раз и навсегда запомнил, что Пестряков хуже слышит правым ухом, а потому во время разведки располагался на левом фланге: так и шепнуть на ухо удобно, а Пестрякову не приходится вертеть головой.
Не один час прошел в скитаниях по городу, и пора было уже подумать о возвращении домой, если только можно назвать домом тот подвал.
Вернее всего было ползти и шагать обратно старой дорогой, вкруговую. Но Пестряков боялся, что они не успеют дойти этим маршрутом до света — ночь уже на исходе, — и потому решил двинуться напрямик вдоль аллеи, ведущей от моста строго на запад, до той штрассе, которая в переводе с немецкого называется Церковной.