Пестряков вспомнил условные сигналы. Сегодня вечером желтая ракета означала «свои войска», красная — «противник».
Зловещим созвездием повисли красные ракеты на восточном небосклоне.
— Может быть, прорвемся? — несмело предложил лейтенант.
Он нагнулся к раненому и повел могучими плечами, как бы заново примеряясь к ноше. А ноша всегда становится более тяжелой, когда раненый теряет сознание.
— Это с нашим-то багажом?
— Может быть, все-таки донесем? — еще более робко спросил лейтенант.
— Куда донесем-то? К Гитлеру в лазарет? Там быстро вылечат!
— Огонь чересчур плотный, — произнес кто-то рядом в лейтенантом. — Только брызги от вас останутся. Тут налегке не знаешь, как просочиться…
Лейтенант резко повернулся на голос. Он прозвучал неожиданно, как выстрел над ухом.
На тротуаре стоял солдат — низенький, в длинной, до пят, шинели, в большой каске, с автоматом поперек груди, с гранатами на поясе и пустыми ножнами от кинжала.
Пестряков увидел солдата, едва тот приблизился, убедился, что это свой, и остался стоять в прежней позе, прислонившись к раме разбитой витрины.
— Ну что там? — Пестряков кивнул в сторону моста.
— Фриц там минерами командует. Голос у него хриплый, противный…
«Ишь ты, даже голос расслышал», — позавидовал Пестряков.
Лейтенант теперь не отрывал взгляда от моста:
— Но где же выход?
— Спрятаться, пока темно! — В голосе Пестрякова прозвучали повелительные нотки.
— Городок необитаемый, — сообщил низенький солдат.
— Наши обязательно воротятся, — сказал Пестряков убежденно. — Доживем до подмоги. Где-нибудь в порожнем доме…
— В подвале, — подсказал низенький солдат.
— Айда! — Пестряков наконец отдышался и озабоченно склонился над раненым.
— Может быть, в угловой дом завернем? — предложил лейтенант, когда они донесли Черемных до перекрестка.
— Отставить! — распорядился Пестряков. — Угловые дома — самые беспокойные, проходные. Туда все на постой прутся.
Низенький солдат занял позицию на перекрестке, у бензиновой колонки. Он вертел головой в своей непомерно большой каске, так как вел наблюдение за обеими улицами.
У бензиновой колонки лежал, зарывшись лицом в опавшие листья и раскинув руки, убитый немец. Поздние сумерки перекрасили его шинель в черный цвет. Кто-то уже отобрал оружие у мертвеца. И только две деревянные рукоятки от гранат торчали у него на боку.
Низенький солдат отошел от убитого, ругнулся: не удалось разжиться автоматом.
Свернули в узкую удочку. Второй дом от угла явно пустовал — железные ставни заперты с улицы.
Низенький солдат обогнал носильщиков, открыл скрипучую калитку во двор, огороженный забором из рваного камня, и подал знак, чтобы шли за ним.
— Где раньше-то воевал, молодец? — спросил Пестряков, едва войдя во двор. Он шумно передохнул и пытливо вгляделся в лицо солдата, затененное низко надвинутой каской.
— У тебя же в адъютантах. От своих отбился, к вам приблудился.
— Наш ангел-телохранитель?
— Крылья мои опалило еще у танка. Заодно с шинелью, — Низенький солдат повернулся на каблуках. В его шинели чуть ли не во всю спину выжгло прореху…
Дом, который они облюбовали, выходил во двор глухой стеной — ни единого окна. Вдоль стены высилась поленница из наколотых чурок. Левее, возле кирпичного сарая, чернел штабель угольных брикетов, дальше, под навесом, стояла огромная корзина со щепками; хозяин заготовил топливо на всю зиму. У стены дома валялся какой-то ящик, а по соседству с ним, над самой землей, чернело подвальное оконце.
То, что стена дома глухая, Пестрякову как раз понравилось. Но досадно, что в дом нельзя войти со двора. Значит, черный ход из кухни — прямо в сад, отделенный другим забором и другой калиткой, запертой на замок.
Низенький солдат снова проскрипел калиткой, пропадал несколько минут, затем доложил лейтенанту, что парадная дверь открыта, дом пуст, а из кухни ведет узкая и крутая лесенка в подвал. Вот оно, оконце этого самого подвала, смотрит во двор.
Лейтенант неуверенно сказал «хорошо» и «большое спасибо», а Пестряков внимательно осмотрел оконце, примерился взглядом к внушительным плечам лейтенанта.
Можно будет протащить раненого и залезть всем остальным.
Он отдал распоряжение низенькому солдату вернуться в дом и завалить лестницу в подвал, да так, чтобы не бросилось в глаза, будто это сделано нарочно.