— Я же вас хорошо знаю! Очень хорошо!!! — воскликнул Черемных, потрясенный.
— Что-то не могу вспомнить. Может, тебя так сильно скрутило?
— Вы меня, товарищ замполит, не вспоминайте. Я вас мельком видел. А вот наслышан много. От Пестрякова, десантника…
— До сей поры сердце за него дюже болит. — Таранец и в самом деле приложил руку к сердцу. — Убит батько. Неделю назад…
— Да он еще утром воевал на всю железку. Полчаса как убит. — Тимоша полез к себе за пазуху: — Вот его документы.
Таранец скорбно снял шлем, как-то ссутулился.
— Пестрякова головной убор. Спасибо доброму человеку, пилотку подарил. А то голова и вовсе нагишом была… — Черемных снял пилотку и обеими руками держал ее, мятую, грязную, так бережно, словно это был хрупкий предмет. — Вместе они воевали. — Черемных кивнул на Тимошу, — В городке этом. Неделю в разведке…
— Где же он, батько, лежит?
— Возле вашего танка, — заморгал Тимоша. — За углом. На тротуаре лежит…
— Як же та горькая беда случилась?
— Пестряков ваш танк выручал. — Тимоша тоже снял каску. — Насчет пушки затревожился. Фрицы прятались. В засаде. Не на таких напали! Ка-а-ак дал им жизни!.. — Тимоша разогнался было с рассказом, но запнулся и, как бы преодолев какое-то одному ему ведомое препятствие, добавил кратко: — В общем, та пушка аннулировалась…
Таранец перелистал красноармейскую книжку Пестрякова, тяжело вздохнул.
— Я ему рекомендацию в партию приготовил. — Таранец полез в свой планшет, достал лист бумаги, развернул его и грустно, про себя, перечитал рекомендацию. — Куда ее теперь? Пойду в карман ему положу. Где мы партбилеты носим. С моей рекомендацией батьку и похороним. Прочту над могилой, чтобы много не гуторить…
— С Пестряковым можно было в огонь и в воду, — сказал Черемных убежденно. — Правдолюбивый. Каждую нашу ошибку переживал. А что в словах резок — согласно характеру. Как воевал, так и разговаривал…
Среди бумаг Пестрякова нашлась боевая характеристика штрафника Т. Кныша, составленная лейтенантом.
Черемных попросил Таранца отдать ему ту характеристику и спрятал ее.
«А про знамя забыл», — опять встревожился Тимоша, но не решился об этом напоминать при капитане.
Таранец надел свой шлем, круто повернулся и зашагал к калитке. Она натужно скрипнула, но кто сейчас обратил на это внимание?
Тимоша ушел с капитаном вместе — проводит к Пестрякову, доложит обстановку танкистам, а кстати разживется у них гранатами.
Черемных, лежа в одиночестве, вспомнил уговор насчет детей.
Значит, никто на свете не ищет больше Настеньку Пестрякову, которую угнали в Германию. Если ее нет в живых — никто этим не огорчится, если она жива-здорова — никто не обрадуется. Может, только хромоногая подружка-соседка, которой пришло письмо с каторги.
«Если даже меня врачи к костылям приговорят — доковыляю в Непряхино, найду Настеньку, определю ее к себе на жительство…»
Тимоша возвратился очень быстро.
— Знамя достань! — распорядился Черемных.
Тимоша спустился в подвал. Он извлек из мороженицы свернутое знамя и планшет лейтенанта, бросил прощальный взгляд на свой тюфяк и по-хозяйски погасил плошку, будто еще предстояло вернуться в этот подвал или здесь могли появиться другие постояльцы, для которых следует экономить горючее в картонной коробочке…
Тимоша приблизился к Черемных с кумачовым свертком в руках, он прижимал его к груди бережно, как младенца.
— Держите, Михал Михалыч.
— Я вот подумал. Пока ты ходил. Лучше, Тимоша, тебе это знамя принять.
— Знамя танковой бригады. Вам и возвращать.
— Ты ведь от своих отбился. Еще сочтут дезертиром. А удостоверить тебя некому. Возьми знамя. И не отдавай кому придется. Сдай в командирскую машину. Потребуй расписку. Оправдательный документ.
— Нет, Михал Михалыч, — Тимоша заморгал белесыми ресницами, — штрафнику это самое геройство, как его там в газетах называют, не оправдание.
— А может, после знамени счистят с тебя судимость?..
— Мне все равно обратно в батальон. Вот только не знаю, где искать теперь. Свою штрафную гвардию.
Тимоша откинул каску на затылок и тревожно оглянулся вокруг себя, словно вот здесь где-то во дворе — не то в кирпичном сарае, не то за поленницей дров — находился штаб их штрафного батальона.
— Вы постерегите здесь знамя, Михал Михалыч. А я Пестрякова еще раз навещу. Потом прошвырнусь до танка. Насчет вашей эвакуации…
Тимоша уже показал рыжие отрепья на своей спине, но вернулся в нерешительности. Он ведь собирался клятвенно заверить Михал Михалыча, что если останется жив, разыщет своего сынка, попросит прощения у Фроси, распишется с ней, заживет своей семьей.