Она молчала. Как в рот воды набрала. Это было просто невыносимо, Господи, что же он должен еще сказать? Может, предложить ей групповой секс, пообещав прибытие на квартиру ещё парочки извращенцев? Неужели недостаточно всех тех гадостей, которые уже прозвучали? О чем она еще думает, в чем сомневается? Давно пора бы — размахнуться, хлестануть его по морде и зашагать гордо, припадая…
—В принципе я свободна, — донеслось до него как гром среди ясного неба. — Располагаю своим временем, как хочу. Если ты серьезно приглашаешь…
Куда уж серьезнее, подумал он. Ничего более серьезного он в своей жизни еще никому не предлагал, теперь остается только последняя инстанция — рука и сердце.
— А замуж за меня пойдешь? — поинтересовался он, пытаясь изобразить на лице улыбку полного идиота. Ну что ей еще нужно? Наглый, высокомерный, подлец, подонок практически — гони же прочь, что ты молчишь и хлопаешь своими ресницами?
— Я подумаю.
Она улыбнулась, из чего Сергей сделал вывод, что вся его отчаянная маскировка провалилась к черту. Или она его раскусила, или ей было по барабану его внутреннее содержание, и она просто запала, как это случается часто с девушками юного возраста, на его смазливую физиономию. Не надо было вообще с утра бриться, может, был бы хоть чуточку пострашнее. Только ерунда все это, вообще не версия. Она не глупа, не легковерна и не похотлива и совсем не юного уже возраста, не про нее все это. Напротив, серьезная и легко ранимая, очень легко ранимая, и нужно было в самом деле родиться на свет законченным подлецом, чтобы выплескивать на такую вот девушку целый ушат помоев, что он только что и сделал своими собственными руками.
Захотелось вдруг прикоснуться к ее щеке и сказать тихо: «Прости, я не хотел. Я просто испугался. Я вообще не готов — к такому» Захотелось прижать к себе и спасти от чего-то неминуемого и страшного, что непременно обрушится, непременно случится с ней, если только он вовремя не вмешается. Прижать к себе и не отпускать уже никогда… Никогда, никогда еще с ним такого не случалось.
— Извините, — пробормотал он, снова почему-то, начав обращаться к ней на вы.
Она как будто и не заметила перемены в нем. Перемены, однозначно сигнализирующей о том, что он сдался почти окончательно. А может быть, сделала вид, что не заметила.
— Ну, так мы идем?
Ему просто было нечего сказать. Идем куда? В старую однокомнатную хрущевку, в которой кроме обшарпанной тахты, застеленной бельем многоразового)использования, холодильника и стола на трех ножках, нет ничего? В эту конуру, в которой перебывала, наверное, добрая половина девиц города Саратова, отличающихся легким и не слишком легким поведением? Туда — с ней? Она что, с ума сошла, что ли? Или, может быть, к нему домой, к родителям? И что? «Здравствуй, мама, здравствуй, папа, здравствуйте, родители, это Света, моя судьба, я влюбился в нее с первого взгляда и полчаса назад предложил ей стать моей женой, она обещала подумать?»
—Эй, Сережа, — она смеялась, — ты где?
— Я здесь, ответил он хмуро. — Может быть, мы не пойдем туда, а просто прогуляемся?
Она улыбалась — так и светилась вся изнутри. Показала ему каблук, зажатый в правой руке.
Да уж, вот это глупость он сморозил. Очередную, не первую и даже не третью за такой короткий промежуток времени. Тогда надо ее посадить в такси и попрощаться? Оставить номер телефона? А если она не позвонит? Взять у нее номер — а если у нее нет телефона? Посадить в такси, попрощаться и больше не увидеть никогда? Самое правильное, самое справедливое решение. Только, кажется, теперь он уже на это не способен.
Он объяснит ей все по дороге. Скажет, что квартиру снимает один его приятель, бедный студент, у которого просто нет средств на покупку мебели и ремонт. Постарается говорить убедительно — она поверит, должна поверить. Но слова почему-то не слушались языка, мысли путались, сбивая друг друга, как пассажиры тонущего корабля или самолета; терпящего аварию. Это называется — паника.
Она продолжала идти рядом, прихрамывая на правую ногу, придерживаясь за его локоть. Место, где примостилась ее рука, стало уже теплым. Оставалось пройти один квартал повернуть за угол и неужели? Нет, представить себе такое было невозможно. Он уже всерьез собирался предложить ей зайти в обувной магазин. Купить ей другие туфли, пусть самые дорогие на свете, не важно, только бы предотвратить эту катастрофу. Катастрофу, ничего другого и быть не может, потому что как только она зайдет туда, как только она увидит и все поймет, наконец…
Они как раз проходили мимо обувного магазина. Только трехсот рублей с мелочью, оставшихся после получки, едва ли хватит на покупку даже тапочек. Обувной магазин остался позади; теперь уже от старой хрущевки, в которой и находилась «хаза», их отделяло одно лишь здание Сбербанка. «Ограбить банк, купить туфли, — усмехнулся он. — Ни денег у тебя, ни пистолета. Не твой сегодня день, Серега».
Она все молчала. Это странное ее молчание, молчание старой знакомой, которой не нужно заставлять себя говорить о чем-то только ради поддержания разговора, почему-то не отталкивало, а еще больше притягивало его.
— Вот мы и пришли, Света. Это здесь. Ты не передумала?
Она одарила его слегка удивленным взглядом — с чего бы это ей передумать? Ключи лежали в кармане. Можно было еще сказать, что он потерял или забыл ключи, только ведь в таком случае им придется расстаться, он посадит ее в тачку и дальше будет полная неизвестность. Он снова, на этот раз более отчетливо и пронзительно как-то почувствовал, что боится ее потерять,
— Ну, проходи тогда. Ты только извини, здесь не слишком… Мой приятель, он, знаешь, не очень-то… Все, что он смог сказать. Неубедительно и невнятно. Она сбросила туфли, прошла в комнату впереди него. Он зажмурился.
— Твой приятель увлекается балетом?
Он даже не знал, что сказать в ответ. Заметил, наконец, фотографию Анастасии Волочковой, прикрепленную к стене канцелярскими кнопками. Вспомнил — да, есть один такой приятель, который несколько дней назад прилепил к стене этот постер. Только он даже имени этой балерины не знает, ему просто ее ноги понравились, вот и прилепил. Что тут ответишь?
— Увлекается, — выдал он единственно возможный вариант ответа. — Не слишком, но… Есть немного.
— Понятно, — ответила она, окидывая взглядом пространство.
— Да ты присаживайся, — предложил он, уже позже осознав очевидное: присаживаться было негде. Только скрипучая тахта, на которую слишком небрежно было накинуто какое-то древнее покрывало, синее в цветочек. Из-под покрывала выглядывал краешек смятой простыни.
— Сейчас, подожди. — Сергей быстрым шагом пересек комнату и попытался расправить покрывало, потянул его на один угол — сразу оголился другой, потянул в другую сторону — обнажилась противоположная…
— Дай-ка, — услышал он ее голос. Она отстранила его, расправила покрывало — оно тотчас же послушно выровнялось, полностью прикрыв «срамные места».
— Надо же, как ловко у тебя получается.
Она обернулась, посмотрела на него пристально. И вдруг улыбнулась — так просто, так открыто, и он, наконец почувствовал, что больше не стоит ни о чем переживать, и рассмеялся вместе с ней.
— Ты прости, что я тебя сюда привел. Сама видишь, что это за квартира и какое у нее назначение.
— Чисто техническое, насколько я понимаю, — ответила она, продолжая смеяться. Вся комната будто бы озарилась искрами ее смеха, и Сергей подумал: как же ей подходит это имя — Света… Для чего оно, это глупое мертвое солнце, когда есть на земле такая девушка Света?
— Тебе очень подходит твое имя, знаешь. — Он как-то резко оборвал свой смех и смотрел теперь на нее задумчиво.
Она кивнула в ответ и опустила глаза. Улыбка медленно растаяла на лице.
Некоторое время они так и продолжали стоять друг против друга, замерев в наступившей тишине, поглотившей все посторонние звуки, — шум за окном, тиканье будильника, отсчитывающего минуты на полу возле кровати. Ему захотелось взять ее за руку, прикоснуться губами к коже — удивительное, почти забытое ощущение, когда девушка вызывает в душе одну только бескрайнюю нежность, неподвластную грубым позывам плоти.