АГЛАИДА ШИМАНСКАЯ. КАПЛЯ В МОРЕ (Париж: Рифма, 1950)
Муза («Листок бумаги белоснежный…»)
Листок бумаги белоснежный
Рука срывает на лету
И почерк тень кладет небрежно
На девственную чистоту.
Перо летит за вдохновеньем
И для страницы звук стиха —
Тревожное прикосновенье,
Как поцелуи жениха.
Ее пронзает мука страсти
И благодатная струя,
Вся жизнь теперь ее во власти
Божественного острия.
«Стучит сухая ветка…»
Итак, она звалась Татьяной…
Стучит сухая ветка
В закрытое окно,
И кашляет соседка, —
А в комнате темно.
Хочу молиться Богу,
Забыться как-нибудь,
Но сердце бьет тревогу,
До света не уснуть.
Во тьме блеснули спицы —
Ах, няня, тошно мне,
Нет сил пошевелиться,
Я вся горю в огне.
Широкая поляна —
Какой глубокий снег,
Мучительная рана,
Саней скрипучий бег.
И кто-то наклонился
Над мертвой тишиной
И в душу опустился
Как воздух ледяной.
Я так давно в могиле, —
К чему мне этот склеп, —
За что меня убили, —
Я от огня ослеп.
Все было так возможно —
Измены, счастья нет.
О, Боже, как тревожно,
Какой тяжелый бред.
Метет, рыдает вьюга,
И Лиза вся в слезах;
Желанная подруга,
Приди на бедный прах!
Я душу загубила
И я давно мертва,
Меня похоронила
Холодная Нева.
Горит закат багровый.
Освободи от уз.
Сними с меня оковы.
Старуха… ведьма… туз!
Куда везет карета?
Мой друг, который час?
Никто не даст ответа,
Последний луч погас.
«Кораблик мой устал от непогоды…»
Моему мужу
Кораблик мой устал от непогоды,
Его торопит темная волна;
Проходят месяцы, проходят годы,
А полоса земли все не видна.
Кораблик мой качается и тонет,
Слезами набухают паруса,
А ветер и целует и хоронит
И в траур одевает небеса.
У города огни его встречали,
Не страшен был далекий океан,
Давно, давно от берега отчалил
На гибель обреченный капитан.
Кораблик мой, глубоко дно морское,
Как сердце — не измерить до конца,
И больше не найти ему покоя,
Не вспомнить вдохновенного лица.
Где образ милосердный и печальный,
Туда, туда, за радостью земной,
Туда, где целый мир в убогой спальне, —
И огонек помолится с тобой.
«Я в постели и в тепле…»
Я в постели и в тепле,
Но в душе моей тревожно, —
Если было бы возможно
Солнце увидать в стекле.
На меня глядит стена
Неприветливо, сурово,
Ей не грезится весна,
Для нее ничто не ново.
И не все ли ей равно,
Что на окна ставят розы,
Что по ней стекают слезы, —
Все на смерть обречено.
Радость встречи, смех недавний —
Все на смерть обречено;
И пугливо прячут ставни
Освещенное окно.
«Согрело солнце кресло голубое…»
Согрело солнце кресло голубое,
На стуле покраснел халат.
Сегодня мы не встретимся с тобою
И туфли у камина спят.
В слезах мое перо изнемогает,
Мне грустно, я пишу тебе.
Ночная тень мне окна закрывает,
Луна повисла на трубе.
Легко дышать таинственным предметам,
Покой и мрак со всех сторон,
И платье обнимается с жакетом,
Стакан в тарелочку влюблен.
Здесь целый мир и чувства и желанье —
Для них не надо громких слов,
И зеркало живет воспоминаньем
Тепла и майских вечеров.