– Что значит «не случайность»? – удивился Гибсон.
– Она это сделала, потому что терпеть не может меня.
– Этель!
– Это так, и ты прекрасно это понимаешь. Я только вчера в ее присутствии восхищалась цветом этой вазы. Она меня не любит, потому что я слежу за ней больше вас всех.
– Но… какая в этом необходимость? – недоумевал брат.
– Какая необходимость? Она вас обворует как липку, а вы даже не заметите. – Гибсон почувствовал себя совершенным простофилей. Эта мысль никогда ему не приходила в голову.
– Не думаю, что она способна украсть, – тихо, с сомнением проговорила Розмари. – А вы, Кеннет?
– Конечно, нет! – воскликнул он.
– Конечно, нет! – передразнила его Этель. – «Конечно, нет», но только наоборот. У этих иностранцев другие понятия о честности, чем у нас. То, что мы называем кражей, для нее вовсе нет.
– Что такого она украла? – Лицо Розмари слегка порозовело.
– Она берет еду, – несколько загадочно ответила Этель. – Все иностранки так делают. Они не считают еду собственностью.
– То, что она ест, это правда, – согласилась Розмари.
Женщины не соглашались друг с другом, и Гибсон почувствовал себя виноватым, затаил дыхание.
– И всякую мелочовку, что плохо лежит, – продолжила Этель. – Наивные вы люди, не принимаете никаких мер, чтобы как-то поберечься. Не верите в факт воровства. Страшно подумать, что с вами бы было в менее идиллическом месте! В мире существует зло – от этого никуда не деться.
– У меня нет причин считать, что миссис Вайолет ворует, и верить, что она разбила вазу нарочно. – Гибсон все больше раздражался. – Я находился рядом и все прекрасно видел.
– Тебе кажется, что ты видел. – Этель говорила с ним как с маленьким ребенком.
Гибсон был потрясен.
– Ваза первая вещь, которую она разбила, – напомнила Розмари. – Она всегда была очень аккуратной.
– Именно, – удовлетворенно кивнула Этель. – Неужели не заметно, насколько я ей не по душе. Невзлюбила меня с первой минуты, как я сюда приехала. И вот разбивает вещь, которая мне нравится. Я ее не виню. Я понимаю, что она делает.
У Гибсона возникло смутное ощущение, что нечто исчезает из поля его периферического зрения.
– Ради бога, Этель, – пробормотал он. – С каждым может произойти. Это была случайность.
– Не существует такого понятия – «случайность», – спокойно возразила сестра. – Должна тебе честно сказать: в некоторых областях ты совершенно несведущ. Подсознательно ей хотелось мне досадить. Вы ее распустили, а со мной такие штучки не пройдут.
– Сестра, ты о чем? – изумился Гибсон. – Случайность существует, в этом нет сомнений. Вайолет обернулась, потому что ты ее испугала. Рука дрогнула…
– О нет! – не согласилась Этель.
– Постой! – Гибсон обернулся, чтобы посмотреть на реакцию Розмари, но той уже не было в комнате. Она ушла. И это его озадачило.
Гибсон снова повернулся к сестре и строго произнес:
– Я не согласен с твоими подозрениями, Этель.
– Подозрениями? – вздохнула та. – Или нормальными предосторожностями? Факты есть факты, – продолжала она с жаром. – Никому из нас не дано жить в романтическом, поэтическом, абсолютно добром мире. Приходится принимать вещи такими, какие они есть. – Взгляд ее живых глаз был прямым и честным и, к его страху, источал жизненную мудрость. – Повернись лицом к реальности.
– Какой реальности?
– К фактам. Злоба, обиды, своекорыстие, требования собственного эго – вот что стоит за поступками людей. Сознание, братец, лишь вершина айсберга. Ты слишком доверчив и видишь во всем хорошее.
– Да! – запальчиво подтвердил Гибсон.
– Вот именно. Тебе неведомо и десятой доли того, что происходит. Витаешь в облаках. Всегда был таким. И за это я тебя люблю. Но нельзя, чтобы все были святыми и витали в облаках.
– Не вижу никаких причин не верить миссис Вайолет, – упрямо повторил брат.
– Да у тебя не будет причин не поверить любому человеку, пока он не натворит чего-нибудь такого, что щелкнет тебя по твоему утонченному носу. Ты всегда сторонился неприятной правды, братец. Что ж, продолжай, желаю успеха!
Гибсон уставился на сестру.
– Извини. – Она выглядела расстроенной. – Я не должна была говорить тебе такое.
– Почему, если ты так считаешь?
Но Этель не стала отвечать на вопрос.
– Ты совсем как мама. Тебе бы родиться женщиной, Кен, а мне – мужчиной.
– Что ты такое говоришь?
– Не обращай внимания. Твой мир поэзии, донкихотских ценностей, веры и всего такого прочего – чертовски привлекательное место.
– А где твой мир? – усмехнулся он. – Ты, кажется, называешь его реальным. – Гибсон начинал злиться.