Сверху отчетливо донесся стук. Потом еще один. И еще. Кто-то прыжками передвигался по коридору. Наваждение длилось не более пары секунд.
Надо меньше думать. Уже стемнело, искусственный свет был каким-то тусклым. Незачем оставлять дополнительное преимущество своему воображаемому противнику. Резким движением Озёрская распахнула дверцу.
Оно сидело там. Пугало. Неподвижное, забытое, жалкое. Ни капли не страшное. Да и пугалом эту поделку назвать было трудно. Так, чисто символически расшитая и разрисованная подушка, грубо набитая чем-то тяжелым. Вместо шеста у этого пугало был корпус паровой электрошвабры, что ничуть не спасало ситуацию. И это называется "уделить ребенку внимание"? Если Светлане не изменяет память, то Ерофеева преподнесла факт изготовления пугала как личный подвиг. И Дима искренне радовался даже такому знаку материнской любви.
Кроме пугала в шкафу обнаружились и другие вещи мальчика: от роликовых коньков до игрушек. Ясно, что это семейство может приобрести целую сеть спортивных или игровых магазинов и не заметить. Но мебель-то отсюда вывезли! И одежду тоже.
Потом: ни в столовой, ни в гостиной вообще ничего не трогали. Роза вполне могла отстрочить передачу особняка, сославшись на проблемы со здоровьем. Могла. Но тогда зачем сваливать все вещи в шкаф? Или это Дима сам так сделал?
Озёрская облокотилась на стопку книг. Под рукой обнаружился фломастер. На полу, среди книжных колонн, притаилось еще несколько. Озёрская проверила каждый на подушечках пальцев. Чёрный и красный были исписаны в ноль. Хотя, быть может, красный просто высох из-за отсутствия колпачка.
Врач щелчком отправила их катиться по полу между литературными столпами. Фломастеры прокладывали себе путь неторопливо и плавно, не отдаляясь друг от друга.
Красно-черная пара напомнила Светлане прокуратора Иудеи в мантии с кровавым подбоем и первосвященника в темных одеждах, прогуливающихся у колонн храмового комплекса. Красный фломастер остановился первым. Видимо, отчаявшись переубедить Каифу. Стало быть, и чернил в красном больше. Просто высох. А чёрный даже по весу казался значительно легче. Что же такое не дорисовал Дима? Бросил на полпути, оставив красный фломастер на полу в обезглавленном состоянии?
Но ни на столе, ни под столом, ни в корзине для бумаг, ни на подоконнике, ни среди книг нет ни одного рисунка.
С мебелью и одеждой всё понятно. Но если оставляешь компьютер и прочие родные сердцу вещицы, даже книги, зачем так трепетно прятать рисунки? Чтобы не быть похожим на мать?
Дверная ручка стала поворачиваться. Озёрская съежилась, ожидая нападения. И только когда необъяснимая волна страха отхлынула, женщина вспомнила о своем коллеге. Усмиряем эмпатию, дышим ровно, нет здесь никаких чучелок.
- Вот свалка, - протянул Игнатий. - А я уж думал, тебя съели. Что ты ищешь?
- Рисунки.
- Ещё?! Твоя пациентка так старалась, за полтора месяца создала целую выставку. Может, ты ей после сеанса дала когнитивное задание изготовить картинную галерею? А сама забыла.
- Игнатий!
- Как еще объяснить, что рисование началось после посещения центра? Умеешь ты психотизировать людей.
- Дима тут тоже времени даром не терял. Фломастеры все пустые. Но рисунков нет. Их кто-то или забрал, или уничтожил.
- У меня тоже недостача. Идём, кино покажу.
* * *
Светлана удивилась, насколько быстро Игнатию удалось упорядочить картины по дате создания.
- Я просто заметил, что рамы у картин разного размера, - Аннушкин уловил немой вопрос. - И следы на обоях явно намекают на подмену понятий.
- Погоди с понятиями. Чтобы картина оставила на стене след, должно пройти гораздо больше двух месяцев.
- Так оно и было. В рамках, возможно, жили не тужили какие-нибудь готовые шедевры. Копии или, чему я бы не удивился, бесценные оригиналы. Не помнишь, что тут за картины были у Альтберг?
- Ты же знаешь моё зрение. Я бы мимо оригинала Айвазовского прошла, приняв его за брызги на оконном стекле.
- С твоей пациенткой произошло что-то подобное. В какой-то момент коллекционные жемчужины стали в её глазах омерзительной мазнёй. Вот так и гибнет старая невротическая культура. И на её место приходит новая, психотическая.
- Кстати, о культуре. Ты обещал кинцо.
- Вот, полюбуйся на этот ряд. До злосчастного натюрморта было еще несколько творений, но на них нет этой мерзкой рожи.
- И мазки аккуратные, формы точные.
- Слишком точные. Каждый штрих по несколько раз повторяется. Попытка справиться с тревожным состоянием через навязчивое повторение. Но наступил день визита к одной не в меру грамотной даме. Заметь, я не показываю на эту даму пальцем.
- Игнатий!
- После твоего сеанса Елена прозревает. В течение пяти дней она рисует десять картин. Десять, Светлана! И каждый раз кардинально меняет место наблюдения. Что она ищет? Догадаться не трудно. Свою любимую чучелку. Кстати, вне дома ей не удается встретиться со своим страхом. Поэтому ни один из пейзажей не закончен.
- Хотя один из них очень занятный. Что это там пасётся у реки?
- Корова, - Игнатий хотел перейти к другой стене, но был пойман Светланой за рукав.
- У кого тут из нас еще близорукость? Где ты таких коров видел?
- Я их вообще в жизни ни разу не видел.
- Деревня! В смысле наоборот, но ты понял.
- И что не так с коровой?
- Да всё так. Только тут для полного комплекта не хватает кожи и половины мышечной массы. Ты сейчас смотришь на пасущийся коровий полутруп. Ловко замаскированный с помощью тумана. Я уже молчу про то, что коровам здесь попросту неоткуда взяться.
- Хочешь сказать, Елена понимала, что рисует нечто ирреальное, но остановиться не могла? Сама боялась того, что рисует. И поэтому старалась скрыть истинный сюжет картин от самой себя?
- Даже не сюжет, а подлинное восприятие реальности. Психотической реальности, я хотела сказать.
- Осознавать тот факт, что медленно сходишь с ума и из последних сил пытаться игнорировать распад собственной личности. Врагу не пожелаешь.
- Насколько медленно - вопрос отдельный!
Картины на соседней стене давали неутешительный ответ: психическое расстройство мадам Ерофеевой прогрессировало быстро. Очертания чучелки уверенно обретали чёткость от картины к картине. Пока внезапно не стали снова размываться.
- А вот и обещанная недостача! - Игнатий театральным жестом смахнул пыль с нескольких пустых прямоугольников.
- И как это понимать?
- Я думаю, это цензура. Всякие интимные сцены ведь обычно оставляют за кадром. А зрителю показывают только последствие: парочку, ведущую задушевные беседы под "г-образным" одеялом. Реже - свадьбу и счастливое семейство. И вот здесь как раз семейный сценарий.
Озёрская пригляделась к картинам, следующим после художественной лакуны. На них всё четче и четче проступали очертания уже двух чучелок. Удвоение объекта, будь оно неладно. Две чучелки означают смерть.
- Елена неплохо разбиралась в цитологии, - стала рассуждать вслух Света. - Что если размытый образ как-то связано с делением клетки? Вряд ли у чучелки есть другие способы размножения.
- Что ты несешь?
- Пытаюсь проследить эволюцию бредовой реальности.
- Деградацию, ты хотела сказать.
- Именно. Регрессию. Возвращение к инфантильным теориям сексуальности и репродукции. Лена была одержима не образом чучелки, а желанием изготовить вторую чучелку. Но мы помним, что две чучелки означают смерть. Для Димы. Лена изо всех сил пыталась помешать собственному замыслу. И поэтому уничтожила и некоторые свои картины, и все рисунки сына.