— Я уже имел удовольствие быть вам представленным, — щебетал Форстетнер, обращаясь к леди Амберсфорд. В Ницце. Может быть, вы помните?
— Нет, не помню, — громко ответила она.
У нее всегда был вид ребенка с моргающими и смеющимися глазами. И она носила брюки небесно-голубого цвета, в которых ее зад казался необъятным. Что же касается леди Ноукс, то она надела длинные перламутровые серьги, которые удлиняли ее и без того длинное лицо, усиливая ее сходство с не совсем здоровым сеттером.
В ресторане — новый восторг: князь и княгиня Адольфини в сопровождении утонченного блондина, имя которого никто не расслышал, но которого княгиня называла «золотцем», а князь — «моим Жако». На длинной террасе, где было уже немало людей, для них сдвинули два стола. Невдалеке виднелись дома, море цвета сиреневого винограда и огромная розовая глыба острова Искья. На князе Адольфини была блуза ярко-красного цвета и браслеты, которые, однако, не могли скрыть неизбывную грусть его вогнутого силуэта и дряблого носа. Жако носил на шее золотую цепочку, которую он время от времени брал в руки или в зубы.
— Медальон, я его получил в честь своего первого причастия…
— Ну не прелесть ли? — восхищался Адольфини, выглядывая из-за своего носа.
Люди, сидящие за другими столиками, смотрели на них и не без гордости комментировали:
— Да, это она, Уотсон. Ее муж — король чего-то там такого, то ли свиней, то ли стали, точно даже не знаю.
— Ну, тут все ясно: он же импотент.
— Француз, скорее всего.
— Есть люди, которые умеют устраиваться в жизни.
— И в других местах также.
Какой-то доходяга с гитарой и впалыми щеками пропел им «Соле Мио» и «Марекьяре», которые Бесси Амберсфорд слушала, закатив глаза, а Мейджори Уотсон — положив голову на плечо Boca, даже немного ниже — на ключицу. Чуть позже, когда она основательно захмелела, ей захотелось спеть самой. Она стала петь американские песни: «Хони Ривер» и другие, путаясь в них, пошатываясь на месте, и, в конце концов, рухнула на колени Восу, который подхватил ее обеими ладонями и усадил на стул.
— Сейчас я буду собирать деньги за выступление! — закричал блондин, нервно подергиваясь.
Он взял тарелку, положил на нее сложенную салфетку. Он был очень грациозен в расстегнутой до четвертой пуговицы рубашке, со своим свисавшим на грудь медальоном и крупным мальчишеским ртом. Люди смеялись, протягивали издали банкноты, потряхивая ими и косясь украдкой, чтобы убедиться, что их видит князь Адольфини, или миссис Уотсон, или леди Амберсфорд.
— Похоже, сталелитейный король. Огромное состояние. В прошлый раз она пригласила целый оркестр, чтобы он играл для нее одной.
— Мне сказали, венгр… со стариком, разумеется.
Жако остановился перед каким-то ворчуном, который ничего не хотел давать и возражал писклявым голоском с явным французским акцентом, глотая слоги.
— На музыку и музыкантов.
— Я не люблю музыку.
— Ну, тогда просто мне.
Сбор денег закончился, но среди общего веселья никому и дела не было, кому пойдут эти деньги. Кроме доходяги с гитарой, который в какой-то момент наивно подумал, что Жако вручит их ему.
— Бесси, — вдруг тихим голосом, но строго спросила леди Ноукс. — Бесси, где ваша вилка?
— Официант уже взял ее у меня, — жалобным голосом сказала Бесси.
— Это правда?
— Правда.
— Что ж, ладно, — согласилась леди Ноукс, беря третий банан.
У нее есть свои принципы: банан — фрукт питательный.
— Вы всегда живете здесь? — спросил у нее сладким голосом Форстетнер.
Официант принес счет и неопределенно держал его перед собой в вытянутой руке. Поскольку никто не торопился его брать, Форстетнеру пришлось заплатить за всех.
— Рассчитаемся потом, — заметил он на всякий случай.
— Вот моя доля, — сказал Вос.
Он протянул свои деньги так, чтобы все видели.
Впрочем, напрасно: Адольфини вдруг заинтересовался кошкой, которая весьма кстати пришла потереться о его стул. Что же касается Жако, то было совершенно очевидно, что тому и мысль об оплате счета не могла прийти в голову.
— Ну, так что? Что будем делать? — поинтересовалась Ванда Адольфини, и глаза ее заблестели.
Это была очень худая женщина, кожа да кости, но с крупным, выпяченным вперед ртом, напоминающим какой-то плод. Она была вся в черном — блузка и брюки. В этом году черный цвет был очень моден. И красный кожаный пояс, на котором было выбито золотом ее имя.
— Идемте ко мне, — пригласила Мейджори.
Такого предложения ждали, и оно было принято без ненужных колебаний. На ступенях церкви они встретили еще Ханса Блутке, немецкого художника. И хотя никто его не звал, он охотно присоединился к кортежу. Ханс-весельчак оказался удачной находкой. Всю дорогу, пока они шли, сначала по отлогой улице, потом по улице, окаймленной деревьями, он изображал в тихой ночи то тромбон, то корнет-а-пистон.
— Столько людей, Станни, столько людей! — стонала миссис Уотсон, явно уже сожалевшая, что пригласила их. Она говорила громким голосом, тщетно пытаясь пробудить в ком-нибудь что-то, похожее на совесть. Форстетнер взял Андрасси за руку и время от времени издавал приглушенный смешок. Княгиня Адольфини обняла за шею Жако и шла, шатаясь из стороны в сторону. Насупленная леди Ноукс держалась вблизи от Бесси Амберсфорд, у которой был такой вид, будто она катилась на своих ягодицах, как на колесиках.
Когда они добрались до виллы, немецкий художник, не выходя из своей роли, принялся всех веселить, вырезая силуэты из газеты: ковбоя, негритянки, кобеля, покрывающего сучку. И каждый раз заранее прыскал со смеху и предупреждал:
— Вот сейчас увидите!
И во все это он вкладывал такую язвительность, что все волей-неволей смеялись вместе с ним. У него был огромный рот, как у крокодила. Переставая смеяться, он со стуком захлопывал его. Прямо какой-то ящер, да и только. А Вос разливал вино, стараясь не забывать себя.
— Мне скучно, — объяснял он Андрасси. — Скучно, и все тут. Остается только пить. Я делаю это только ради Мейджори. Замечательная девка, ты знаешь…
Потом с тоской во взоре:
— Если бы только у нее были побольше сиськи.
А сама Мейджори сидела, вдавившись глубоко в кресло. Устроившись рядом с ней, Форстетнер пытался вытянуть из нее какие-нибудь сведения о светском обществе в Нью-Йорке. Иногда она отодвигала его запястьем руки или приподнималась и смотрела поверх его головы.
— Станни, ты еще здесь?
— Нет, — шутил Вос.
Ванда Адольфини забралась на колени к Жако. А ее муж пил виски, задумчиво пожевывая его, а потом так же задумчиво глотая.
— Сто лир за сто грамм? — поинтересовалась Марианна Ноукс. — Вы уверены? Это еще дороже, чем в Англии.
Потом, вдруг забеспокоившись, спросила:
— А где Бесси?
Вос толкнул Андрасси локтем в бок.
— О! Не знаю, не знаю. Может, где-нибудь на кухне. Будь внимательна, Марианна, она изменяет тебе с кухаркой.
Леди Ноукс с ненавистью посмотрела на него.
— Шш!.. — прошипела она.
Словно кошке. Вос, довольный, засмеялся, а леди Ноукс отправилась на поиски и по маленькой лестнице проникла в спальню миссис Уотсон. Бесси была там. Растянувшись на кровати, она спала глубоким сном.
— Вы спите? — спросила леди Ноукс.
Молчание.
— Вы спите? Нет, вы не спите. Вы притворяетесь.
Склонившись над Бесси, леди Ноукс стала похожа на злую фею Карабоссу, которая хочет навести злые чары на невинную малютку. Но невинная малютка не шевелилась.
— Вы и в самом деле спите? Тогда вы не услышите, если я вам скажу, что вы воровка, стерва, мерзкая старуха?