Море постоянно врывалось в его книги ураганом, сметающим за борт все остальное. Иначе и не могло быть, ибо оно, это неведомо чем притягивающее море, было его божеством, его жизнью. Ему надо было прожить свои двадцать морских лет — с шестнадцати до тридцати шести, чтобы научиться смотреть на мир, на человечество не как все, а как бы с капитанского мостика, с моря — оттуда, где властвуют совсем другие закономерности, чем на суше. Страсть к путешествиям и открытию для себя новых земель вела Конрада с корабля на корабль (за двадцать лет служил он на девятнадцати судах!). «Но еще больше — люди, которые, подобно великим мастерам искусства, трудились каждый в согласии со своим темпераментом, чтобы полностью завершить географическую картину земли».
По мнению Конрада, именно там, где царит свободная стихия, среди которой человек, казалось бы, может, облегченно вздохнув, сбросить оковы всяческих условностей, — там, оказывается, остро и сурово происходит отбор того, чему человек должен следовать всенепременно, и того, от чего он обязан по-стивенсоновски — с «мужественным оптимизмом» — освободиться, избавиться, как от хлама.
Среди неукоснительно остающегося и правящего поступками героев книг Конрада, — законы чести и порядочности. «Обвинение в непорядочности — слово, самый звук которого ненавистен моряку» («Случай»). Герои Конрада говорят о чести, как рыцари стародавних времен, мечтают о дальних странствиях, как юноши, начитавшиеся Майна Рида и Фенимора Купера. Они совершают подвиги, того не замечая; делают изнурительную морскую работу не только безропотно, но и восторженно, поскольку влюблены в свой корабль и во все, что связано с морем, в первую очередь — в свою свободу. Писателю удается талантливо убедить в этом и нас, читающих его морские рассказы и повести. Их все более охотно печатают газеты и журналы Англии и США, у начинающего, но уже состоявшегося писателя их настоятельно требуют предприимчивые издатели.
Какими интересными, какими своеобразными, особенными людьми населял свою книжную страну Конрад! Это и совестливый старый капитан Уолей, не пожелавший сойти с корабля, гибнущего по его вине, как ему казалось, а на самом деле это было не так («Конец рабства»). Это и еще более яркая личность — капитан парохода Мак-Виром («Тайфун»), который весь во власти долга: «Не могу же я допустить, чтобы на судне был непорядок, даже если оно идет ко дну!» А вот колоритная фигура владельца буксирного парохода Фалька, о котором «по сей день в городе говорят, что он выиграл жену в карты у капитана английского судна» («Фальк»). Нельзя без сочувственного волнения читать историю страдальческой жизни шкипера каботажного плавания Хэгберга, мечтавшего стать фермером, но ставшего моряком и сына отправившего в море, откуда тот не вернулся («Завтра»),
В 1897 году выходит третий роман Конрада «Негр с «Нарцисса», заслуживший более двадцати похвальных рецензий. Это книга о его друзьях-товарищах по кубрику, об их каждодневном тяжком труде, о моряках с такими несхожими характерами и судьбами. Нет, не только романтика правила их жизнью на море. «Они были обречены на труд, — уточняет автор, — тяжелый и беспрерывный — от восхода до заката и от заката до восхода… Они были нетерпеливы и выносливы, буйны и преданны, своенравны и верны… Это были люди, которые знали труд, лишения, насилие, разгул, но не знали страха и не носили в сердце злобы. Этими людьми было трудно командовать, но зато ничего не стоило воодушевить их».
Этой книгой Конрад, всегда пылкий романтик, как бы говорит самому себе: «Приключение само по себе вещь пустая. Человек по природе своей труженик. Труд — вот основной закон». Но еще более этот роман о том, как впервые встретившиеся люди затем в течение совместного плавания не только хорошо узнают друг друга, но и сплачиваются в монолитную команду, становятся слаженно действующим экипажем, который оказался способным противостоять гибельному шторму. «Мораль моря» жестче, взыскательнее и определеннее «морали суши» — вот вывод, к которому мы приходим, расставаясь с этим прекрасным романом.
Однако «истинный» Конрад начинается с удивившей всех книги «Лорд Джим» (в первом русском переводе — «Прыжок за борт», вышедшем под редакцией конрадиста Е.Л. Ланна). Увидев свет впервые в 1900 году, роман затем повторил конрадовскую судьбу счастливого скитальца: он обошел все континенты, обретя друзей и читателей на десятках языках.
Человек наедине с собой, человек, вершащий нравственный суд над собственной трусостью, в то время когда идет формальное судебное разбирательство преступного бегства командиров с гибнущего, но не потонувшего судна, — вот о чем этот роман.
В одной из своих книг («Спасение», 1920) Конрад высказал мысль, которая подспудно звучала едва ли не в каждом его произведении: «То, что можно назвать романтической стороной человека, — чуткое восприятие темных зовов жизни и смерти». «Темные зовы — это самопроизвольное, на уровне подсознания, влечение к возвышенному, чистому, честному, порыв к благородству, готовность к самопожертвованию, ощущение власти над собой законов чести и долга». Не зря уже на первых страницах романа «Прыжок за борт» Конрад рисует нам героя утвердившимся «в своей жажде приключений и многогранном своем мужестве».
Какую же большую жизненную дорогу надо пройти всего за каких-то три месяца, чтобы разувериться в своих недавних высоких мечтаниях! «Есть много оттенков в опасности приключений и бурь, — отмечает Конрад, сам прошедший этот же путь, — и только изредка лик событий затягивается мрачной пеленой зловещего умысла: вскрывается нечто, и в мозг и в сердце человека закрадывается уверенность в том, что это сплетение событий или бешенство стихий надвигается с целью недоброй, с силой, не поддающейся контролю, с жестокостью необузданной, злоумышляющей вырвать у человека надежду и возбудить в нем страх, мучительную усталость и стремление к покою…»
Когда Лорд Джим (Лордом его титуловали туземцы за гордый нрав и аристократизм) инстинктивно, на миг поддавшись страху, прыгает за борт тонущего корабля, у моряка, все-таки спасшегося, начинается новый — мученический — отсчет жизни. Романтик Джим не прощает себе малодушия, минутной слабости и обрекает себя на искупительную жертву: его жизнь трагически обрывается.
Такой же «прыжок за борт» — как самоосуждение малодушия и нравственного падения — совершают герои и других произведений Конрада. Это и Джан Батиста, он же Ностромо из одноименного романа, отщепенец, провокатор, прикинувшийся «нашим человеком» (в переводе с итальянского «Ностромо» — «наш человек», а у моряков — еще и «старшой», «боцман»). Это и Кирилл Разумов, терпящий крах индивидуалист («На взгляд Запада»). Это и разочаровавшийся в высоком смысле своей вроде бы правильной жизни и деятельности Аксель Гейст, отправивший себя сам в романтическую ссылку на необитаемый остров («Победа»)…
* * *
Задумывался ли сам Конрад над тем, что же создает его воображение и насколько все это будет интересно его читателям? Ну, конечно, да: в течение всей своей писательской жизни он то и дело возвращался к размышлениям об этом, словно борясь с сомнениями, иногда закрадывающимися в его душу. «Художник, — рассуждал он, — живет в своем творчестве. Он оказывается основной реальностью в сотворенном им мире, среди вымышленных предметов, событий и людей. Повествуя о них, говорит он всегда о себе».
Знал ли Конрад, что в этих раздумьях перекликается с самим Львом Толстым: «Что бы ни изображал художник: святых, разбойников, лакеев — мы ищем и видим только душу художника»?
Особенно часто Конрад брался размышлять — и в романах, и в отдельных статьях, и в письмах — о «романе приключений». Это вызывалось его стремлением понять природу самого популярного жанра. Понять для того, чтобы не повторять того, что уже было у других, а найти здесь свою стезю.
Теперь уже во всех литературных учебниках отмечается, что конец XIX века ознаменовался, помимо всего прочего, читательским бумом, когда в чтение были вовлечены самые широкие слои населения во всех странах. Причиной тому была наряду с расцветом высокой литературной классики еще и необыкновенно размножившаяся приключенческая романистика, захватившая буквально всех и вся. Все более расширялась функция книги и чтения: от них теперь ждали не только нравственных уроков, но и знаний, а еще больше — развлечения, отдохновения от других занятий. Что давала человеку увлекательная приключенческая книга, хорошо выразил Р. Киплинг, которого и читал и с которым соперничал Конрад: