Берндт вошел в комнату своей жены. Она стояла на пороге балкона и смотрела на дорогу в горы, на которой уже кипела жизнь.
– Ты выезжала сегодня утром?
– Да, я немного покаталась с Алисой.
– Вы ездили одни? Графа Равенсберга не было с вами?
– Нет, он пошел к Вильяму и еще до сих пор сидит у него. Думаю, сейчас лучше им не мешать, речь, наверное, идет об окончательном решении.
– Уже? Это было бы немного преждевременно, ведь он всего неделю здесь.
– Но все это время он ежедневно виделся с Алисой. Они совершенно запросто встречаются и за столом, и на прогулках. Поэтому-то я и предложила Интерлакен как место встречи.
– Пожалуй, это самый удачный выбор, – заметил Берндт, садясь. – В сущности, это «знакомство» – просто формальность. Без сомнения, они виделись и ранее.
– Конечно, – согласилась его супруга, – в этом я никогда и не сомневалась. Молодой Равенсберг симпатичен, а Алиса словно рождена для такого положения. Моему брату придется, разумеется, принести кое-какие жертвы, но ведь ты обсудил с ним этот вопрос.
– Разумеется. Ты знаешь, что старый граф обращался ко мне за материальной поддержкой. Я, конечно, отказал ему, так как он не мог дать мне ни малейших гарантий. Но при этом мне представился случай ознакомиться с его имущественным положением. Все имения Равенсбергов заложены и перезаложены, и полное банкротство неизбежно. Много понадобится денег, чтобы привести все в порядок, а кроме того, необходимо и приданое.
– И это приданое составит внушительную сумму, – сказала госпожа фон Берндт.
– Равенсберги – старинный дворянский род, в былые времена совершенно независимый, они много раз играли видную роль в истории нашей страны, а за это люди платят деньги. Впрочем, Вильям уже сам позаботился о том, чтобы удержать власть в своих руках. С родственниками следует быть осторожным, особенно с теми, которые привыкли жить по-барски, иначе их притязания будут неограниченны. Алисе вообще сначала будет нелегко, особенно со старым графом, он аристократ до мозга костей.
– Алиса сумеет сохранить свою самостоятельность.
– Да, вы, американки, умеете это делать, – шутливо заметил коммерции советник, имевший в этом отношении достаточно опыта – в молодости он познакомился со своей женой в Нью-Йорке и привез ее оттуда в Германию. – Но объяснение грозит, по-видимому, затянуться надолго, – заметил он. – Не пройти ли нам на террасу, Элен?
Объяснение действительно еще не закончилось. В салоне сидел Вильям Морленд, а напротив него – граф Равенсберг. Их беседа походила скорее на деловой разговор, чем на сватовство. Американец – уже пожилой человек с серыми глазами и холодным, замкнутым выражением лица – держал в руках записную книжку и делал в ней какие-то пометки.
Граф Бертольд Равенсберг (молодой человек лет двадцати четырех, хрупкого сложения и небольшого роста) с первого взгляда казался довольно невзрачным, но в его лице было что-то необычайно приветливое, на нем лежала печать какой-то тихой грусти, а его темные глаза с мечтательным выражением были просто прекрасны. Он казался взволнованным, между тем как вся фигура Морленда свидетельствовала о непоколебимом спокойствии, когда он произнес:
– Договорились: я беру на себя все текущие расходы по Равенсбергу, причем, конечно, деньги вносятся от имени моей дочери. Кроме того, я вношу условленную сумму в счет ее приданого, проценты с которого будут в вашем полном распоряжении, капитал же остается неприкосновенным. В случае моей смерти мое состояние переходит к моей дочери как единственной наследнице и становится ее личным имуществом. По брачному контракту общее владение имуществом совершенно исключается.
– А что же остается моему отцу и мне? – произнес граф.
– Вашему отцу снова будет предоставлено управление его имениями, за которые будут погашены все долги, а вы будете получать ренту, которой с избытком хватит на приличный образ жизни.
– Но я буду лишен возможности самостоятельно распоряжаться имуществом своей жены. Ведь Равенсберг остается в руках моей жены?
– А теперь он в руках ваших кредиторов. Это большая разница, – последовал сухой ответ. – Если в вашем браке будет царить полное согласие, все дело сведется лишь к внешней формальности, не имеющей никакого значения.