Лида устала, фильм Андрея ее вымотал, опустошил. Считается, что она знает своих клиентов, чувствует их, но наверное только в той же самой степени, в какой человек может постичь самого себя. Кино делает его знание о себе глубже, и перед ней каждый клиент после сеанса открывается заново, разрушая ее прежние представления, часто поверхностные и ошибочные. Какой же этот Андрей все-таки сложный и сумрачный человек, плетущий вокруг себя вязкую, едва заметную, паутину, не дай бог в нее попасть. Он высасывает из близких энергию, сам того не сознавая, но … ей-то было с ним легко. Лида бы еще разок с ним увиделась, но знает, что этого точно не случится. Никто в капсуле не задерживается, чтобы заниматься с вербовщиками любовью. И это правильно.
Скоро конец рабочего дня, надо взять себя в руки и подключиться к следующему «зрителю». Какая разница к Паше или к Изольде. Еще пару минут и она будет готова … Лидины веки стали тяжелыми, мысли почти выключились, Лидой овладела спасительная дремота, длящаяся несколько минут, но освежающая как крепкий продолжительный сон.
Вдруг раздался звонок, точно такой же, как у Лиды дома в Москве. Звонок тут был конечно не нужен, ну кто мог к Лиде прийти? Что за черт! Настойчивая настырная трель, кто бы не звонил, уходить не собирался. Лида не испугалась, ею овладело жгучее, беспокойное, щекочущее нервы, любопытство. Кто-то к ней пришел и сейчас она узнает, кто.
Вербовщица
На пороге стоял хозяин, тоже Андрей, но вовсе не тот, кого Лиде хотелось бы сейчас видеть. Ну кто это еще мог быть! Хозяин улыбался, как если бы он действительно пришел в гости. Светская вальяжная мина приглашала Лиду к гостеприимству. «Кофе что ли ему предложить, хотя с другой стороны … может ли он есть и пить …?» «Ну, Лида, конечно я с удовольствием выпью кофе … с пирожными, если не возражаете» — упырь читал ее мысли, кто бы сомневался.
— Что это вы обо мне вообразили, Лида? Еще и упырем меня называете. Перестаньте, не злитесь на меня. Сейчас я человек и соответственно ем и пью, как все люди. А вы думаете, что если меня ткнуть чем-нибудь острым, то из меня польется ярко голубая жидкость вместо крови? Так?
— Ничего я такого не думала — сказала Лида, хотя подобная мысль ей действительно давно приходила в голову. Сейчас ей очень хотелось бы скрыть от Андрея свои мысли … да какое там …
— Лида, вы наверное начитались научной фантастики или сомнительных фильмов насмотрелись. У меня обычная красная кровь, как и у вас. Не сомневайтесь.
— А я вообще, если хотите знать, не понимаю, кто вы … Откуда пришли? Что вам от меня нужно? Вы же не просто так пришли. Я права?
— А если просто так? Может я просто хотел с вами повидаться. Что тут такого?
— Для человека ничего такого, но не для вас. Вы сами говорили, что вы не человек. Я запомнила, хотя и не понимаю, кто вы. Вы же мне все равно не объясните.
— Лида, я бы с удовольствием, да только это практически невозможно.
— А вы попробуйте.
— Я — связной между материальным, в вашем случаи, белковым миром и мысленной идеалистической субстанцией. Я микроскопическая частица универсального разума, который управляет бесконечной вселенной. Я — мысль, идея … воспринимайте меня так. Для вас это синклит, он существует, и для его существования не нужно энергии, он — нематериален. Для контакта с вами я стал человеком и для поддержания этой функции затрачивается непредставимое количество энергии. Я вам объясняю, как могу, кто я, но вряд ли вы сможете это постичь. Верующим людям это легче, но тут не надо иллюзий, ни я, как частица нематериального синклита, ни синклит как цельность — не бог, которому молятся, и который, якобы, создал человека по своему образу и подобию. Это наивно и неверно по-сути. У чистой идеи нет никакого образа. Образ идее придают люди, и это в общем-то неразумно. Синклит не следит за людьми, не направляет их, не наказывает, не воздает … религия — это придуманная людьми философия всевластного божества, как бы его не называли разные конфессии. А мы, между тем, — это разум вселенной, у него свои непостижимые людьми законы развития, которые, если я попытаюсь вам их изложить, только запутают … Синклит — это в человеческом понимании, скорее наука, чем мораль.