Все перепутано. В комнаты камера не заглядывает … ага, это она, маленькая Иза сидит в темной передней на сундуке и смотрит в коридор, по которому снуют соседи, то идут медленно и можно разглядеть их лица, предметы у них в руках, то люди почти бегут и Изольда, которая сейчас ощущает себя маленькой 7-ей девочкой, не может заметить никаких деталей, но прекрасно всех узнает. Мамин голос … Изочка, Изочка … подойти ко мне … Изочка … Как не хочется идти в комнату, там пахнет лекарствами, немного нафталином и мамиными легкими духами. Не от самой мамы, а от ее одежды в шкафу. Мама не душится, потому что давно никуда не ходит. Она лежит на высокой кровати и тяжело дышит. Вставать ей очень трудно, порок сердца делается все серьезнее, почти каждую ночь папа выбегает из дома в дежурную аптеку в Каретном ряду за кислородными подушками. У мамы бледное лицо и немного синие губы. Иза не любит на нее смотреть. «Изочка, дай мне, детка, пудреницу» — Иза подает маме дорогую пудреницу с эмалью на крышечке и понимает, что пудриться мама вовсе не собирается, ей просто захотелось посмотреть на себя в зеркальце. Мамина болезнь продолжается очень давно, Иза уже и не помнит, когда мама была здорова. В комнате нельзя шуметь, и к ним почти никто не приходит. Еще недавно приходил дядя с товарищами, играли на пианино, пели, танцевали, откуда-то появлялась еда и выпивка. Сейчас он изредка приходит, но никого с собой не приводит. Маме не под силу принимать гостей. Иза недовольна. Дома скучно и тягостно. Папа по утрам водит ее в немецкую группу на весь день, чужие родители ее часто оттуда забирают и Иза ночует у девочек. Быть не дома ей нравится.
Странно, камера так и не показала родителей. Жаль, Иза бы с удовольствием посмотрела на их лица. Почему мелькает только коридор? Что ей хотели этим сказать? Лицо тети Кати … она интересно рассказывает о Толстом, у которого служила … бабуля Иришка угощает пирожками. Соседи все к ней добры, но Иза знает, что вовсе они не все милые, есть «сволочи», и «антисемиты проклятые», так их называет мамина сестра, тетя Люба. Иза не уверена, что означает это слово, но знает, что что-то плохое и обидное.
О, наконец-то Изольда видит себя в их комнате, на диване много тряпичных кукол, их когда-то мама сделала. Куклы просто замечательные и Изе хочется с ними играть, будто бы они ее дочки. Вот бы снять с них пышные платья, расплести косы, расшнуровать крохотные ботиночки. «Изочка, осторожно, не трогай кукол … пожалуйста. Ты можешь их повредить …» — Иза слышит слабый мамин голос. Она думала, что мама спит, а она оказывается, все видит. Конечно играть нельзя. Для кого вообще мама этих кукол сделала, она же ее единственная дочка. Да, что же это такое! В других семьях все можно, и у них ничего нельзя. Иза немного злится на взрослых, ей кажется, что на нее никто не обращает внимания и это обидно.
Изольда смотрит на себя маленькую с интересом, она попадает в свое, давно забытое, детство. Ночь, сквозь шторы чуть просвечивает неясный свет из окон дома напротив, наверное у людей горит ночник. Отчего она проснулась? Ага, мама не спит, она встала с кровати и ходит по комнате из угла в угол. Папа продолжает спать. Мама ходит тихо, но Иза слышит ее шаги. Сейчас Изольда с изумлением вспоминает свои тогдашние ощущения: ей тревожно, мамина тихая ходьба по темной комнате ее будоражит. Она тоже не может заснуть и ей кажется, что вот если бы мама легла, она бы тоже сразу погрузилась обратно в сон, но мама не ложится, ходит и ходит взад-вперед, как маятник. Иза злится. Она нежно любит маму, но к этой любви примешивается раздражение. Ее мама не такая как все. Она гораздо лучше, и в то же время хуже. Лида знает, что Изольда думала и думает, что она не была по-настоящему счастливым ребенком. Изочку баловали, вкусно кормили, наряжали, но, как ей самой всегда казалось, главной для папы была все-таки мама и ее нездоровье. Мамино болезненное состояние наложило серый отпечаток на ее детство.