Опять в Пашиной голове родственники из Америки, а что они бы про него подумали? Почему-то ему это сейчас важно. Раньше все, что он делал и делает, ему самому нравилось, он видел себя «крутым», а они … они не видели? Паша смотрел «кино» и сознавал, что нет, не видели. Он видел кино про себя их глазами. Их здесь конечно не было, но получалось, что это как будто они смотрели и Паша знал их мысли: нет, думали они, он — не настоящий «крутой» мужик, а недоучившийся лопух, которому не давалась математика, и который в своей дикой провинции не видит дальше своего носа. Все эти «зимники», укатанные ледники, снег на сопках … красота, спору нет, но они видят его никчемностью, который неспособен и интеллектуальному труду … В этом они правы. Они бы конечно потребовали обезболивающего, считают его отказ дурацкой бравадой, идиотизмом, непонятно перед кем он выпендривался. Действительно, перед кем? Рану ему зашивал мужик, если бы хоть девушка. Нет там никаких девушек. С точки зрения американцев он просто глупо себя вел. А может и правда глупо? Лида видит, что Паша растерян, на его лицо застыло недоуменное выражение.
На экране площадка перед Боулинг-Центром, это центр города. Паша не особенно понимает, зачем ему это показывают. Они там пару раз с ребятами играли, но часто в боулинг не находишься, очень дорого. Потом непонятная камера делает нечто вроде круга по всем кафе, ресторанам и барам города … все микрорайоны: центр, Падун, Энергетик, даже заведения отдаленные, где Паша никогда практически не бывает, в Вихоревке и Анзебе. Это уже, считай, не город. Ну бары … и что? Некоторые он знает только по названиям. Хорошие названия: Сытый волк, Берлога, Охота, Медвежья лапа, какие-то Урарту и Калипсо в Гидростроителе. Два последних названия ничего Паше не говорят: ни про Урарту ни про Калипсо он не в курсе, для него это просто звучные слова, безо всякого смысла.
Разная погода, мороз, северный порывистый ветер вьется над выщебленными плитами … потом все наоборот: жарко, чахлые деревья не дают никакой тени. Неуютно, питейные заведения видны только с фасаду, почему-то никаких панорам и интерьеров, хотя Паша знает, что в некоторых барах и ресторанах довольно красиво внутри. Перед входом всегда стоят даже в мороз раздетые парни. Они толпятся компаниями, громко разговаривают, слышен мат и грубый громкий гогот, девушки ярко накрашены, все курят, у руках у молодых людей бутылки пива, они жадно пьют из горла, запрокидывая голову. «И че? Молодежь отдыхает. Пиво пьет …» — Паша и сам пьет много пива, это его любимый напиток, мужской напиток, вполне пристойный, не шибает по мозгам как водка, водку он пить избегает, не умеет. Ребята культурно развлекаются, что еще вечером делать. Молодежь ходит в город гулять.
Камера предательски заворачивает чуть в сторону от главного входа, опять разные рестораны и бары, но везде одна и та же картина: Паша со стыдом замечает парней, отливающих на ограды газонов, углы домов, деревья и кусты. Их можно легко заметить, они не так уж далеко отходят, видно, что им все равно, кто на них смотрит: пил пиво — надо отлить, это естественно, никто не стесняется. Паша никогда на них специально не смотрел, но теперь он видит целые ряды по пять-шесть человек, дружно стоящих с расстегнутыми ширинками … пенящиеся струи мочи, с шумом текущие на землю. На снегу яркое желтое пятно … Паша и сам так делал, но сейчас ему не по себе: все-таки это свинство, так нельзя, совсем они обалдели … Почему раньше было не стыдно, а сейчас ему хочется отвернуться? Странно. На земле, прислонившись к палисаднику, сидят пьяные, видимо тепло, бесчувственные тела валяются на газоне, несколько пар лежат обнявшись, у девушек задраны платья, видно белье, мужские руки жадно лапают их груди и ляжки. Противно. Редкие прохожие отводят взгляд, делают вид, что ничего особенного не происходит. Противно, противно! Кадры вызывают чувство гадливости. Паша видел все это и раньше, но сейчас зрелище валяющихся на земле шприцев и презервативов кажется ему нестерпимо отвратительным. То лето, то зима, а то и дождливая осень: один и тот же безотрадный пейзаж быдловатого бесстыдства. Паша пытается отгородиться от несправедливого кино, оправдать свой город, его молодежь: а что в других городах не так? Нет пьяных? Никто не валяется? Он знает, что примерно так везде, но за Братск с его серыми мрачными хрущевками, облупившимися стенами, обветшалыми советскими памятниками, раздолбанными дорогами, неухоженными скверами, ему стыдно.
Никогда ничего такого ему и в голову не приходило, а тут вдруг он увидел свой город по-другому. Он как бы сам идет мимо по-свински упившихся молодых людей, расхристанных девок, всей этой грязно ругающейся, ссущей, блюющей толпы своих ровесников. Он слышит запах мочи, блевотины, перемешанных с дешевыми духами. Везде остро пахнет пивом, недорогой едой и гниющей помойкой. Паша раньше не замечал этих запахов, а сейчас они странным образом ударяют ему в нос. Он не только видит, но и слышит, обоняет … Лида знает, что он смотрит свое кино глазами чужих людей, гладких американских умников, которые никогда не были в российской глубинке, не понимают трудной и суровой жизни провинции, а могут только ужасаться и морщить нос.
Это еще не все про запахи. Паша предчувствовал, что кино обязательно это покажет, не может не показать, чтобы чужой взгляд охватил их привычный ад. Над городом завывая, ревет сирена. Рвущий душу, жуткий, бьющий по нервам вой, к которому нельзя привыкнуть, но они давно привыкли. Сирена — значит надо плотно закрывать окна. Братский лесоперерабатывающий комбинат, БЛПК производит выброс отходов. Через трубу, тупо, прямо в воздух, в центре города выбрасывают метилмеркаптан. БРАЗ, гигант алюминиевой промышленности, выбрасывает бензапирен безо всякой сирены. Надо городом вечный дым, привычно пахнет сероводородом. Такой вот у них город. Очистные сооружения давно устарели, на новые нет денег, денег нет ни на что. В Ангаре плавают промышленные стоки, скапливается плавающая древесина в Братском море. Какое это все-таки ужасное зрелище: гниющий, буро-черный, без малейших прогалов, ковер на воде, который никто не убирает.
Паша видит себя в моторной лодке. Ага, это он на рыбалке, самое его главное удовольствие: природа, тихо … прохладно, еле слышный плеск весел, когда он приводит свою лодку на место и глушит мотор. Чтобы наловить рыбы приходится уходить все дальше от города. Там конечно не стоило бы ловить рыбу, это те самые места, где под воду ушли целые деревни: дома, сараи, кладбища … сколько в воде трупов разложилось, не сосчитать. Паша ловит крупных жирных окуней, иногда ему попадаются щуки и лини. О разлагающихся в воде трупах он не думает, хотя сейчас на просмотре понимает, что для других такая рыбалка была бы неприемлемой. А еще в этой ангарской воде промышленные стоки ртути и фтора. Паша не слишком хорошо себе представляет, что это такое и почему вредно. «Они» представляют и ужасаются. Ужас и брезгливость «чужих» Паше неприятны, но он вынужден признать, что все так примерно и есть: молодежь хочет отсюда уехать, в Братске нечем заниматься, не на что надеяться. Почему мама родила его именно здесь? А потому, что дед с бабкой, другие родственники были советскими романтиками, польстившимися на голубые «дали» «запах тайги», побежали строить гиганты пятилетки, хотели получать северные надбавки. Ничего не сбылось. Забытый, разрушающийся, никому не нужный город, делающийся все меньше и незначительнее.
А теперь почему-то Паша видит себя в маминой квартире. Всего две комнаты. Он тогда упросил маму поменять трехкомнатную на эту. На разницу он купил грузовик. А что … разве мать не обязана помогать сыну? Паша ждал, что ему станут показывать тот их давешний разговор на возвышенных тонах про квартиру. Он требовал, чтобы мать осталась в однокомнатной, а она не соглашалась. Он орал, она плакала, закрывала лицо руками, он настаивал … сестра вмешалась: «нет и все!» Это, как она говорила, стремно маму обирать, дескать, он сам должен … а как самому … чтобы хоть что-то сделать нужны деньги, а где ему взять … ей-то хорошо говорить, у нее муж … сама сидит палец о палец никогда не ударила. Мать сеструхе на него нажаловалась.