Неужели про нее такое говорили и думали? Называли паучихой? Конечно она знала, что нравится отнюдь не всем. Это при ее роде деятельности нормально, но чтобы так … Теперь Изольде очевидно, что о ней думали гадости даже те люди, которых она не тронула, наоборот, хвалила, выражала благодарность. А ее не ценили? Боялись и ненавидели? Получалось, что так. Какая негативная аура, сгусток злой недоброжелательной энергии, все хотели от нее избавиться, желали ей зла, проклинали, улыбались, а говорили про себе «чтоб ты сдохла …»
Лида видит, что Изольда буквально сражена горькой правдой, которая стала ей очевидна. Они к ней несправедливы! Она хотела как лучше, деньги государственные берегла, не давала все разворовывать, хотела по совести, по закону … Одна против всех? Она была для них всех «представителем» ненавидимых структур, которые не давали развернуться истинной коммерции, которая была зачем-то запрещена. Идиотка бескомпромиссная — вот что о ней думали. Бездушная, недобрая, негибкая, не желающая «войти в положение»! Одно слово, паучиха! Правильно ее кто-то назвал. Убивает не с пользой для себя, а просто потому что … потому что ей это нравится.
Она себя же не жалеет, без остатка отдается работе, «служит делу». Ложится спать, принимает снотворное, ночью несколько раз ее будит телефон. Звонят «по делу». Изольда опирается локтем о подушку, заспанная, растрепанная, ничего со сна не соображающая, но старается придать своему голосу привычную дневную твердость и ясность, твердо, как будто вовсе не половина третьего ночи, произносит привычное «алло, Юсина у телефона». Новости из сибирских и уральских филармоний, у них только что закончились концерты, ей звонят с отчетами. Она разрешает звонить себе ночью. Раз надо — значит надо. Изольда горит на работе, без нее не обходятся, не могут ничего решить, ждут ценных указаний. Она должна знать немедленно, как там было … наплевать на сон, нельзя себя жалеть, когда ты ответственная за все, и все на тебе одной держится, зависит только от тебя. Она нерв всей концертной деятельности СССР, на ней финансовая сторона вопроса, но не только … она в творчестве разбирается не хуже, чем в финансах, а может и лучше. Она не бюрократ и не музыкант, она «над схваткой» и потому на своем месте. Она невероятная молодец и ее ценят. Как же это приятно. Вернее, было приятно, но сейчас кино у нее на глазах развенчивает миф об особой ценности Изольды Соломоновны. Это она в собственных глазах была «молодец», другие так вовсе не думали.
Кино дальше не идет … инспекции, разносы, акты о «несогласованности, несоответствии, нарушениях, преступном сговоре» … торжествующая, безапелляционная московская инспекторша … Некоторые люди понимают, что инспекции необходимы, но они сами бы ни за что, ни за какие деньги или почести на такую работу бы не пошли. А она пошла — чужие мысли, поголовное осуждение, неприязнь … И это за все, что она делала, не жалея себя! Изольда сидит, опустив голову. Ей так хочется, чтобы кино двинулось дальше, вывело ее из порочного круга чужой ненависти, но картинки топчутся на месте и нет исхода … Жалко старуху. Очень жалко. Понимает ли она сейчас, что не всегда была так уж права, что на многие вещи надо было закрывать глаза, не быть столь жесткой и бескомпромиссной …? Пока непонятно. Изольду раздирают противоречивые чувства и сомнения, приносящие ей страдания.
Лида прекрасно понимает, что ненависть в кино сильно преувеличена, никакой «злой» ауры вокруг Изольды не было. Все эти «паучихи» и «будь она проклята» приходили в голову единицам, остальные уважали … но сейчас надо, чтобы клиентка мучилась сомнениями, в чем-то раскаивалась, негодовала, возмущалась, сердилась неизвестно на кого, считала, что к ней несправедливы …
На экране появляется скромный врачебный кабинет: стол, стеклянные шкафы, кушетка, на стенах какие-то плакаты, посвященные пищеварительной системе. За столом немолодой доктор. Белый накрахмаленный халат, умное волевое лицо, с пронзительными темными глазами. Мужчине сильно к семидесяти, но стариком его пожалуй не назовешь, он все еще мужчина. Изольда в кресле впивается глазами в мужчину своей жизни, последнего мужчину, которого она любила. Потом после его смерти было довольно долгое замужество с его сыном, к тому времени овдовевшим, но это был союз друзей, комфортный, удобный, правильный, но без любви с ее стороны.
Таких как Захар Ильич в Изольдиной жизни больше не случилось. Такие как он вообще встречались нечасто. Слишком многое, для Изольды значимое, сошлось в этом человеке, старше ее самой почти на тридцать лет. Хотя его возраст тоже возможно сыграл тут свою роль. В Захаре Ильиче ни было юношеской суеты, сексуального влечения, которое заставляет мужиков совершать глупости, желания делать в жизни новые ставки и ждать удачи. К моменту встречи с сорокалетней Изольдой он был сложившимся профессионалом, уверенным в себе врачом-гастроэнтерологом, давно не ищущим карьерных подвижек, потерявший жену, отсидевший 10 лет в лагере, умеющий быть в ладу с собою, не желающий новых встреч, довольный тем, что у него есть, скептик, не готовый больше ни в чем разочаровываться, ничего и никого терять.
Изольда с больным желудком, приехала отдыхать в санаторий Дорохово и пошла к санаторному врачу за назначениями. Для нее это была любовь с первого взгляда, как говорят французы «удар молнии». Захар, скрипя сердцем, допустил пациентку в свой тесный дороховский круг пожилых интеллигентов, но любовь ее, о которой он прекрасно знал, не принимал. Уговорить его быть с ней оказалось очень непросто. Захар Ильич не чувствовал в своей душе необходимых эмоций, не считал, что сможет быть на уровне положения, не хотел моральных потерь, считал, что они друг другу не соответствуют, так как он слишком стар, слишком устал, ничего не может ей дать … а раз так — то не стоит и начинать. Это было бы с его точки зрения бесчестно, а он был человеком чести. Это-то Изольду и привлекло. Была еще его эрудиция, ум, интеллект, широта взглядов, но честь — это редкое качество, привлекло ее больше всего.
А какое лицо! Жесткое, с твердо очерченными морщинами, крупными мужскими чертами. Она его хотела, а он ее — нет. Не то, чтобы не мог, Иза подозревала, что он все еще может, а вот именно, что не хотел. А потом они стали жить вместе, хотя жениться Захар категорически отказался. Да это было и неважно, все равно она была его женой. Заботилась, часто днем звонила, покупала еду, старалась готовить. Изольда не могла поверить, что такой человек как Захар Ильич удостаивает ее своей привязанностью, считала, что ей повезло. Ее заливала волна нежности и она называла его «Зая», на «Заю» Захар морщился, но ничего не говорил. Он был для нее дикой смесью отца, деда, мужа и сына: один в всех лицах, ее гордость, ее беззаветная любовь.
Безжалостная, бесстыдная камера безо всякой скромности показывала их в постели, Захар целует ее вовсе не отеческим, а совершенно мужским поцелуем в губы. Он сильнее ее во всех смыслах, и физически и морально. Он мог бы жить без нее, а она без него — не смогла бы. От его седых, поредевших волос пахнет хорошим мылом, чем-то терпким и сухим, чему нет названия. Он никогда не делает ей замечаний по-поводу ее внешнего вида, он любит не ее внешность, а ее суть: ранимая, нуждающаяся в ласке и заботе маленькая потерянная девочка, завороженная сильной личностью, которой он для нее странным образом оказался. Сам себя Захар не переоценивает.