– Все хорошо, ничего страшного. Я с тобой.
– Кто там, Лися?
– Тетя, соседка.
– Что она делает у плохого дома?
– Ищет что-то. Может, ключи потеряла.
– Но дядя сказал, нельзя туда ходить. Тетя плохая?
– А мы дяде не скажем. Тетя найдет, что ищет, и пойдет домой.
– Я боюсь!
– Не бойся. Это старушка, она ничего нам не сделает.
– Хочу молочка. Как мама делает.
Как мама делает, как же. Она никогда ничего для нас не делает, это Лео ее научил давать нам на ночь молоко с соломинками. Начинаю опять злиться на Мамзель, а когда я злюсь, страх отступает. Это отлично работает. Чтобы обнаглеть как следует, мне всегда надо выбеситься по полной. Клацая от страха зубами, иду на кухню за молоком для малыша, по пути врубая свет везде, даже в туалете. Так страшно, что хочется выть. Может, волки тоже воют в лесу от страха неизведанного, предчувствуя близкий конец или беду? Бедный малыш чуть не сошел с ума от страха, а у него и так, по мнению врачей, «крыша набок». Он засыпает под кроватью, и я с трудом затягиваю его наверх, укрываю одеялом и кое-как пристраиваюсь рядом. Еще пару лет назад мы отлично помещались вместе, а теперь мне приходится спать на краешке, либо переползать на пол. Сил думать больше нет, глаза закрываются сами по себе. Что же это было? – перед тем как вырубиться, клещ-страх еще раз напоминает о себе.
Утром на даче все выглядит по-другому. Туман рассеялся, и любопытство берет верх. Я тихо-тихо скатываюсь с кровати на ковер и на карачках выползаю из комнаты. Надеваю резиновые сапоги и перчатки и пытаюсь смыться, пока брателло дрыхнет. Напоследок заглядываю к нему, чтобы убедиться, что все под контролем. Но он тут же высовывает свой нос из-под одеяла:
– Куда?
– Никуда, спи!
– Я с тобой.
Прямо в пижаме он тащится за мной к горелому дому с лопаткой в руках.
– Будем, будем искать клад!
В его исполнении это звучит как «бум-бум-бумскла», но я единственная, кто понимает его «язык касаток». Врачи обычно, как только слышат его речь, тут же округляют «шары по пять копеек» и начинают палить в нас разными терминами – задержка развития, дефект речи, аутизм. Бла-бла-бла, и обычная школа вам не светит, мальчика надо лечить. Щас, разбежались. Вас самих надо лечить. Таблетками от жадности, твари ненасытные. Ненавижу врачей, они напоминают мне птиц-падальщиков, которые трупами питаются. Грифоны или как-то так.
Мы осторожно подходим к обгоревшему дому. Я вижу рядом зеленую полянку и говорю брату:
– Слушай, я точно знаю, что клады в доме не закапывают. Там земли нет. Ты копай тут, а я загляну кое-куда.
Васек радостно начинает рыть ямку неподалеку от дома с привидениями.
Я с опаской засовываю голову в покосившийся дверной проем. Да уж, домику досталось. Но при этом три кирпичные стены до сих пор мужественно стоят, лишь вместо крыши болтаются прожженные балки. Четвертая стена выглядит так, будто кто-то кинул в окно гранату. Я прохожу вовнутрь – через остатки кухни попадаю в комнату, похожую на спальню. На стене до сих пор висят календари, часы, остался даже уродливый ковер с оленем. Спальня пострадала меньше всего – у стены стоит старая железная кровать с обгоревшим матрасом, на полу валяются книги. Я поднимаю одну – обожженный труп Книги рекордов Гиннесса. Неужели и тут кто-то читает про эти отстойные рекорды – сожрать сто гамбургеров с сыром или пропукать «Лунную сонату» Бетховена? Событие века, что и говорить. Я даже телик перестала смотреть, потому что там только и делают, что обсуждают идиотов. Мамзель обожает идиотов и ток-шоу про идиотов, про разных там супергероев или экстрасенсов, где какой-нибудь Аркадий умеет силой мысли открывать холодильник по ночам. Он такой жирный, этот Аркадий, что ему даже лень дверцу дернуть, чтобы пожрать. Вот он и тужится, не сходя с дивана. А Мамзель верит всему, что в «зомбоящике». Она даже рыдает, когда тетки на экране рассказывают о своей трудной судьбе. И это при том, что у нас самих жизнь – обрыдаться можно. Иногда мне кажется, что я – мать, а она тупой подросток.