А Шая садился, никуда не торопясь, вытягивал свои худые длинные ноги и говорил.
— Как тебе идет Рим, Нана. Рим и капуччино…
Они таскались под летним солнцем с холма на холм, с Трастевере на Аурелио, от Изола Тибертина до высот Дженаколо, а однажды даже заночевали в Колизее. И видели бой гладиаторов. И слышали рев зверя. И толпы. И жаркие камни амфитеатра были им ложем. Он обожал запахи Рима. И краски. И надписи на стенах. Особенно «Roma-Amor» на мосту Сан-Анджелло. Потому что, если прочесть Roma справа налево, как читают евреи, которые умеют читать на иврите, то получится «Amor».
Хорошо, когда получается «Amor»…
Любая прогулка заканчивалась капуччино. Они шли к нему, как к заслуженной награде. Она ждала их на Пьяцца Ротонда, на Лярго Арджентина, у Пирамиды, но лучший капуччино был, конечно, на площади Кампо ди Фиори…
Там была пена, как у волны в Балтийском море. И пена эта держалась до конца, пока вы не выпивали всю чашку, и потом ложечкой можно было отдельно съесть ее и облизнуться…
Облизываться некрасиво, неприлично, невежливо, но это так приятно. Попробуйте как-нибудь, в Риме, в июле, в Апельсиновых садах — вы согласитесь со мной…
— Ты знаешь, — говаривал Шая, — я б написал о «капуччино» роман. Или повесть. Или рассказец в пять страниц. Конечно, я б написал о Риме, но это невозможно. О Риме может написать только Бог… С меня хватит и «капуччино»…
Но он никогда не писал о нем…
В жарком римском полдне журчала струйка из зеленого колодца. Флейтист приблизился к их столику и заиграл «Вернись в Сорренто». Шая стал подпевать, потом насвистывать и спугнул голубей с головы Джордано Бруно.
— Мне не хочется в Америку, — он потянулся на плетеном стуле, — что, если я заболею пузырем, желчным пузырем? На сколько они мне отложат отъезд?
— Пузырь у тебя уже был, — напомнила Нана, — и это было всего неделя.
— Тогда печень. Тебе не кажется, что печень попахивает месяцем?..
Флейтист кончил, снял синюю шляпу и пошел по столикам.
Шая кинул три тысячи. Потом подумал и добавил еще.
— Приятно чувствовать себя миллионером, — сказал Шая.
Синий флейтист был польщен.
— Что сыграть для синьорины? — спросил он.
— Что-нибудь из Верди, — ответил Шая.
— Из Бизе, — сказала Нана.
— Пардон, конечно, из Бизе, — Шая уже напевал, — «Любовь свободна, мир чарует. И всех законов она сильней…»
Флейтист подхватил. И поддержала Нана. С синего неба на них удивленно смотрел Джордано. Ему тоже хотелось петь…
Они угостили флейтиста поджареным «трамедзини» с баклажанами, и он растаял в римском полуденном солнце.
Американцы разделались с дарами моря и укатили в своем блестящем автобусе. Остался один Джордано.
Солнце гуляло по ним, проходя через виноградные ветки.
Он пересчитал мелочь.
— Нана, — сказал он, — придется у стойки. Ты не против?
Она улыбнулась ему..
— Два капуччино, — сказал он.
В Нью-Йорке первые месяцы они не выходили из дома. Не было древних развалин, не было капуччино и Джордано Бруно, которого сожгли за еретические мысли. Там вообще никого не сжигали — потому, как им казалось, что в этом Новом Свете никто никаких мыслей не высказывал.
За что было сжигать?..
Все им там не нравилось. Без объяснений, просто так.
Давили небоскребы, двухэтажные дома Бруклина, бывшие соотечественники, так и не доехавшие до исторической родины.
— Нана, — говорил он часто, — тебе не к лицу Нью-Йорк. Нью-Йорк и эти пожарные лестницы.
Почему-то их он особенно не любил.
Они продолжали гулять по Риму, и лишь рев полицейских сирен переносил их с берега Тибра на берега Гудзона.
— Тебе не кажется, что нам пора возвращаться на Пьяцца дель Кампо ди Фиори? — спросил однажды он.
— Кажется, — ответила она, — пока не остыл наш капуччино…
Билет до капуччино стоил шестьсот долларов.
У них оставалось тридцать.
Плюс долг за квартиру, за электричество и Плаксину за клопов, вернее за диван, в котором они проживали.
Шая с Наной начали поиски работы, не по специальности, потому что с их специальностями можно было заработать на билет до Манхаттана.
Все дороги ведут в Рим, синьоры и синьорины, но за каждую из них надо платить…
А чем?..
И тут, неожиданно и случайно, у Шаи проснулось то, что никак не могло проснуться в России, потому что там нет биржи. У Шаи проснулся нос. Или нюх. Как хотите. На акции.
Еще вчера он не знал, с чем это едят, а уже сегодня нос ему говорил, какие акции купить, какие продать, какие обходить за километр… И не врал.