— Я хотел пятерку, — сказал Виль, — но могу отдать и за…
— Даю сотню, — сказал Бем. — Держи — и гони скатерть! Я, старый гуляка и повеса, все скатерти свои залил вином, и жрать мне не на чем последние полсотни лет…
Виль удивленно взглянул на Бема, отбросил голову и продолжил:
— …И поэтому я ем на залитом чернилами дубовом столе страуса в собственном яйце, запивая его бургундским, присланным старым моим другом Филиппом Ротшильдом…
— Не надо Бема, — остановил его Бем, — будем читать Медведя, великого продавца скатертей на берегах лингвистической реки.
И он торжественно, с выражением, прочитал главу из «Кретинов». Виль скинул пиджак и начал залихватски читать монолог из драмы Бема «Визит юного хама».
Бем перебил его афоризмом из последнего романа Виля. Медведь запел — Бем писал также и песни. Тогда Бем натянул на себя скатерть, повернулся к Востоку и, воздев руки к небу, начал читать монолог старого еврея, мечтающего умереть на Земле Обетованной — из непоставленной трагедии Виля «Абрам»…
Раздались аплодисменты, они вдруг очнулись и увидели, что окружены огромной толпой, а у их ног валяются монеты и даже бумажные купюры.
Виль покраснел.
— Товарищи, — обратился он к толпе, — заберите, пожалуйста, деньги. Каждый свои.
— Ни в коем случае! — запретил Бем. — Это единственный случай, когда в нашем городе оплачивают труд писателя.
Он аккуратно собрал гонорар.
— Пошли пить!..
Они отправились в тот самый ресторан. На страуса не хватало, только на его яйцо, и Бем вызвал брата.
— Запиши на мой счет и принеси страуса.
— Уже некуда записывать, — сказал брат.
— Хорошо, ты не веришь мне — вот великий русский писатель. Открой ему счет и запиши на него. Пиши — Виль Медведь, великий писатель, два страуса, два яйца, две порции водки и две сигары от Давидова…
Брат принес только водку.
— Только из уважения к Горбачеву, — бросил он.
— Вот такие здесь братья, — сказал Бем, — куда ты переехал?
— Как там у вас движется перестройка? — поинтересовался брат, который почему-то никуда не уходил.
Виль открыл рот, и Бем почувствовал, — ни страуса, ни яйца им не видать!
— Ты хочешь страуса? — произнес он.
И Виль все понял. Они были родственными душами. Он сказал, что перестройка — это что-то особенное, удивительное, ни на что не похожее…
Появился страус, потом второй. Поплыл олень, тетерева, «Вдова Клико»…
— Перехвалил, — сказал Бем, — больше некуда. — Он похлопал себя по животу.
— А, в общем-то, вся эта гласность — херня, — задумчиво произнес Виль, — плохая комедия.
Со стола мигом уплыли остатки страуса, улетели тетерева, растаял в дыму «Давидов».
— Слава Богу. А то я ничего оставлять не могу. В тебе сколько килограмм?
— Восемьдесят два, — сказал Виль, — перед отъездом взвешивался.
— А во мне сто четыре. До обеда было… — он вздохнул. — Ну, ты видел, какие тут живут мудаки? Куда ты приехал? Они верят в две вещи — в деньги и в перестройку. Кретины считают, что если там не будет перестройки — тут не будет денег. Отнимут!.. Пойдем, я тут недалеко… Они потащились к Бему.
— У тебя денег нет. У меня тоже. Но у меня есть дом. И собака. Будешь жить у меня.
Бем жил с собакой, огромной немецкой овчаркой по кличке «Литературовед».
— Во-первых, это не кличка, а имя, — объяснил Бем, — клички, если угодно, у местной интеллигенции. А, во-вторых — она таки литературовед. А почему — это тема особого романа, который надо будет когда-нибудь написать. Ее судьба — судьба талантливого человека… Раньше ее звали «Алмаз». Эти идиоты на границе не могли ничего лучше придумать. Да, раньше она работала на границе. И, надо сказать, великолепно — она задерживала всех, но при одном условии — если те не были писателями, композиторами, художниками… Если же границу собирался перейти какой-нибудь поэт, музыкант, певец — «Алмаз» это ощущал каким-то шестым чувством и уводил пограничника в противоположную сторону. Вскоре слух об удивительной собаке распространился по всему миру — и к границе потянулись турецкие писатели, чилийские художники, чешские драматурги, кубинский скульптор… Все, что мы имеем стоящего в нашем городе — мы имеем благодаря «Литературоведу». Если бы не он — у нас бы не было ни кинематографии, ни театра, ни знаменитого балета…