— Получатся разные лекарства от разных болезней, — сказал сонный Удалов, который еще не осознал величия соседа.
— А если снова обобщить?
— Не томи, признайся! — потребовал Удалов.
— Я обобщил по революционному принципу, — сказал Минц. — Лекарства от отдельных болезней неэкономичны. Я же соединил их по буквам алфавита.
— Не понял.
— Ты сейчас держишь в руке лекарство, которое излечивает от всех болезней на букву «а». Понял? Завтра я примусь за лекарство от всех болезней на букву «б» и так далее.
— Та-ак, — сказал Удалов стараясь переваривать информацию. — А если эта болезнь тебе неизвестна?
— Во-первых, я просмотрел справочники и медицинскую энциклопедию. И сомневаюсь, что пропустил какую-нибудь серьезную болезнь. Но даже если пропустил, лекарство само справится. Не беспокойся, вылечит. Ну, предложи какой-нибудь мне недуг, и мы проверим.
— Ангина…
— А она у тебя есть? Нет? Тогда приходи, когда будет. Не могу же я лечить несуществующую. Еще?
— Артрит… Анестезия…
— Это не болезнь. Давай дальше!
— А у тебя от геморроя нет чего-нибудь?
— Лекарство на «гэ» будет готово на той неделе, — сообщил Минц.
В тот день Удалов ушел досыпать, так и не вылечившись от аритмии, потому что аритмии у него не обнаружилось. Но в ближайшие дни, пока Минц еще не послал в Москву свое средство на испытания, он не отказывал соседям в помощи. Больше всех повезло Гавриловой, которую одним лекарством вылечили от зубной боли, зуда и запора.
Но в последний день перед отправкой образцов и документации в Главное фармакологическое управление случилась неприятность, которая, следует признаться, в конечном счете загубила открытие Минца.
К Минцу пришел Погосян, который мучился давлением и которому все, от врача до мамы, велели сбросить вес.
И надо же было так случиться, что именно в этот момент Минц бежал через двор, чтобы успеть к междугородному автобусу, которым к нему приезжал господин Арман Сингх, друг и коллега.
— Ты постой, Лев Христофорович! — закричал Погосян. — Ты мой живот видишь? До какого я ожирения дошел — вот-вот рожу, понимаешь? А сегодня меня в гости к директору рынка позвали, если я пойду, то еще килограмма два ожирения прибавлю. Мое сердце сделает чик-чик — и готов! Весь город говорит, что у тебя лекарство по буквам дают.
— Вот что, — сказал тогда Минц, который не имел времени вернуться домой и снабдить Погосяна нужным пузырьком. — Дверь ко мне открыта, лекарства стоят на полке справа, все подряд, на каждой бутылочке буква. Ясно? Возьмешь бутылочку с первой буквой твоей болезни, накапай себе восемь капель и поставь бутылочку на место, понял?
— Все понял, — ответил Погосян. — Спасибо тебе, Лев Христофорович, приходи в гости, всей семьей будем рады.
На этом они и расстались.
Следующим утром, совсем еще рано, Погосян подошел к окну Минца и постучал сурово, как судьба.
Минц, ежась, отворил окно.
— Ты убийца, — сказал Погосян.
Под глазом у него желтело, на виске багровела ссадина, нос был слишком красным.
— Господи! — испугался Минц. — Кто тебя так?
— Ты мне какое вредное лекарство дал! Я за столом хозяина обидел, а хозяйские родственники потом меня коллективно обидели.
— Погоди, погоди, — оборвал стенания Погосяна Лев Христофорович. — Ты в окно можешь влезть?
В окно Погосян влез, не прекращая стенать, потому что у него болело все тело.
— Рассказывай! — велел Минц, а сам тем временем накапал пострадавшему несколько капель лекарства на «у» от ушибов и на букву «ц» от царапин.
— Я в гости пришел, костюм надел, — признался Погосян, — сижу за столом, культурно. Никто на меня внимания не обращает. Только в рюмку налили. Потом Джуликадзе, уважаемый человек, тамада, говорит тост за здоровье уважаемого директора рынка товарища-господина Попийвода. Все, конечно, выпивают, а я не выпиваю.
— Почему? — спросил Минц, протягивая гостю лекарство.
— Потому, что не хочется, — признался Погосян. — Кушать зверски хочется, а пить не хочется. Я покушал немножко, а тут второй тост за хозяйку дома. Я кушать хочу, а пить не могу. Кушаю, а люди на меня смотрят очень подозрительно. А уважаемый товарищ Джуликадзе громко говорит: «Был один французский человек граф Монте-Кристо, он в дом приходил к кровникам, ничего не пил, только кушал. А потом мстил. Скажите мне, почему этот самый Погосян хочет мстить нашему товарищу господину Попийвода?»
— И что же?
— Потом меня бить стали, — закончил Погосян. Лекарство на буквы «у» и «ц» уже помогало. Царапины и ушибы исчезали с кожи.
— Дорогой Погосян, — вежливо сказал Минц, — ты не будешь любезен показать мне на полке, какую бутылочку ты брал и пил из нее капли?
— Какую сказал, из такой и пил, — ответил Погосян.
Но поднялся, кряхтя подошел к полке, взял с нее бутылочку и показал профессору.
— Эх, это я виноват! — сказал профессор. — Вкупе с отечественной системой образования. Плохо мы учимся в школе, ой как плохо! Признайся, на какую букву начинается слово «ожирение»?
— Ясно на какую, — обиделся недоверию Погосян, — на букву «а»!
— Вот именно. — Минц отобрал у Погосяна бутылочку с лекарством от болезней на букву «а». — Тебя мы вылечили от алкоголизма. Ты теперь никогда пить не захочешь.
— Ай, ай, ай! — завопил несчастный Погосян. — А как же презентации? А как же общественная деятельность?
Смерть в зеркале
Третье из неудачных изобретений Минца было связано со стариком Ложкиным, человеком вздорным и пожилым.
Хоть и не хотелось Ложкину идти к Минцу на поклон, ввиду того, что Минц был лицом еврейской национальности, почти чеченом, но склероз замучил. Старуха смеялась и издевалась, пенсионеры не брали в лото играть, да и сам старик чувствовал, что теряет хватку. А Ложкин занимался общественной и непримиримой политической деятельностью. Ему была нужна память.
Так он и заявил Минцу. Со всей прямотой.
Минц сказал:
— Любопытно. А вы не пробовали записную книжку завести?
— Пробовал, три раза в автобусе забывал, остальные разы дома или на скамейке.
— Значит, вам нужно такое напоминание, которое нельзя забыть?
— Ну хоть разовое! — взмолился Ложкин. — Чтобы я из дома когда ухожу, вспомнил, куда ухожу.
— Это можно сделать, — ответил Минц. — Я завтра к вам зайду.
Когда Минц назавтра зашел, Ложкин не сразу вспомнил, зачем это лицо к нему явилось, и сначала решил, что Минц пришел сдаваться. Минц напомнил, Ложкин смутился.
— Покажите, — попросил Лев Христофорович, — как вы покидаете квартиру?
— А просто, — ответил Ложкин. — Галоши надеваю, причесываюсь перед зеркалом…
— Всегда?
— А как же непричесанным на улицу выйдешь?
— Замечательно. На это я и рассчитывал. — Минц достал из кармана тюбик и тряпицу. Выжал из тюбика немного мази.
На голоса вышла Матрена Ложкина. Спросила, чего мужики расшумелись.
— Сейчас я сделаю для вашего супруга антисклерозник, — сказал Минц. — Но нам нужна ваша помощь. Это зеркало будет теперь работать по принципу записной книжки. Вечером или с утра, не важно когда, вы этому зеркалу будете сообщать, куда вашему супругу надо идти, с кем встречаться. А когда он будет перед зеркалом причесываться на предмет ухода из дома, лицо, к которому он идет, будет появляться в зеркале и сообщать… Впрочем, к чему лишние слова! Смотрите.
Минц смазал из тюбика большое зеркало и сказал:
— Сегодня Ложкин должен пойти в универмаг и купить носки.
— Зачем мне носки? — рассердился Ложкин.
— Это условность, — сообразила его жена. — Ты иди, иди к зеркалу, проверять будем. Ложкин подошел к зеркалу, автоматически вынул расческу и стал приводить в порядок редкую седую поросль. И тут же в зеркале возникло, как живое, изображение Ванды Казимировны, из универмага, которая сказала: «Ждем, ждем, паста „Сигнал“ уже приготовлена».
— Ясно? — спросил Минц.
Он спрятал тюбик и ушел. Два дня жизнь Ложкиных протекала спокойно. По сведениям, сообщенным Матреной, Ложкин стал другим человеком. Никуда без совета с зеркалом не выходил. Матрена лишь боялась, что мазь кончится, но Минц обещал, что мазь стойкая.