– Здесь я размышляю о будущем Польши, – сказал Франк, разведя руками; я улыбнулся, подумав о будущем Германии.
По знаку Франка обе застекленные двери распахнулись, и мы вышли в лоджию.
– Это – немецкий Бург, – сказал Франк, показывая рукой на внушительную громаду Вавеля, четко очерченную в снежном обрамлении. Вокруг древнего замка королей Польши лежал закутанный в снежный саван, покоренный город, освещенный робкими лучами лунного серпика на светлом небе. Голубой туман вставал над Вислой. Виднелись заброшенные за горизонт вершины Татр, прозрачные и легкие. Изредка лай эсэсовских собак на посту у памятника Пилсудскому разрывал тишину ночи. Холодно было так, что заслезились глаза, пришлось закрыть их на минуту.
– Похоже на сон, не правда ли? – сказал Франк.
Когда мы вернулись в кабинет, фрау Бригитта Франк подошла, доверительно тронула мою руку и тихо сказала:
– Пойдемте со мной, хочу открыть вам его секрет.
Сквозь маленькую дверь в стене кабинета мы вошли в комнатку с совершенно голыми, выбеленными мелом стенами. Ни мебели, ни картин, ни ковров, ни книг, ни цветов – ничего, кроме великолепного рояля «Плейель» и деревянного табурета. Фрау Бригитта Франк открыла крышку рояля и, упершись в табурет коленом, коснулась клавиш толстыми пальцами.
– Прежде чем принять важное решение или когда он бывает очень усталым и опустошенным, а иногда даже и во время важного совещания, – сказала Бригитта Франк, – он запирается в этой келье, садится к роялю и ищет покоя и вдохновения у Шумана, Брамса, Шопена и Бетховена. Хотите знать, как я зову эту келью? Орлиное гнездо.
Я молча поклонился.
– Он – необыкновенный человек, – добавила она, устремив на меня гордый взгляд, – он артист, великий артист, чистая тонкая душа. Только такой художник, как он, может править Польшей.
– Да, он большой артист, – сказал я, – и только за этим роялем он может управлять польским народом.
– Oh! Vous comprenez si bien le choses![78] – сказала фрау Бригитта Франк растроганным тоном.
Мы молча оставили «орлиное гнездо»; сам не знаю почему, меня еще долго не покидало чувство волнения и огорчения. Тем временем все собрались в жилых апартаментах Франка и, утонув в глубоких венских диванах и просторных креслах, покрытых мягкими шкурами лани, обратились к беседе и табаку. Два лакея в синих ливреях с жесткой и короткой на прусский манер стрижкой подавали кофе, ликеры и сладости, их шаги неслышно тонули в мягком французском ковре, покрывавшем весь пол. На лакированных столиках венецианской работы стоял старый французский коньяк лучшей марки, лежали гаванские сигары, серебряные подносы с засахаренными фруктами и знаменитым польским шоколадом Веделя.
Располагала ли к этому по-семейному теплая обстановка или уютное потрескивание пламени в камине, но скоро беседа стала сердечной, почти интимной. И как часто случается в Польше, где собираются немцы, там всегда говорят о поляках. Говорили, как обычно, со злым презрением, но странным образом к нему примешивалось почти болезненное, женское чувство – чувство раздражения, сожаления, обманутой любви, неосознанной зависти и ревности. Мне опять вспомнилась старая, милая Бикетта Радзивилл, стоящая под дождем на варшавском вокзале, и ее манера говорить: «Ces pauvres gens».
– Польские рабочие, – вещал Франк, – не из лучших в Европе, но и не из худших. Когда хотят, они могут очень хорошо работать. Полагаю, мы можем на них рассчитывать, особенно на их дисциплину.
– Все же есть у них один очень серьезный недостаток, – сказал Вехтер, – они смешивают патриотизм с техническими вопросами труда и производства.
– Не только с техническими, но и с моральными, – сказал барон Фользеггер.
– Современная техника, – вставил Вехтер, – не допускает вмешательства посторонних элементов в дела труда и производства. А патриотизм рабочих среди всех чуждых производству вопросов – самая опасная проблема.
– Несомненно, – сказал Франк, – но патриотизм рабочих сильно отличается от патриотизма дворян и буржуа.
– Родина рабочего – заводы и машины, – негромко произнес человек Гиммлера.
– Это мысль коммунистов, – сказал Франк, – думаю, ее сформулировал Ленин. Хотя, в сущности, она выражает реальность. Польский рабочий – добрый патриот, он любит свою родину, но знает, что лучший способ спасти страну – это работать на нас, – добавил Франк, глядя на человека Гиммлера, – а если он будет противиться…