– Ja, so schmutzig, – сказала фрау Фишер.
– Гетто Варшавы, без сомнения, самое лучшее во всей Польше, оно лучше всех организовано, – сказал Франк, – это – образцовое гетто. У губернатора Фишера легкая рука на такого рода вещи.
Губернатор Варшавы покраснел от удовольствия.
– Жаль, – сказал он со скромным видом, – что нам не хватает места. Если бы земли было побольше, я, наверное, смог бы устроить все намного лучше.
– Да, жаль! – согласился я.
– Подумайте, – продолжал Фишер, – на том же пространстве, где до войны жили триста тысяч человек, теперь живут больше полутора миллиона евреев. Не моя вина, если им немного тесновато.
– Евреи любят так жить, – сказал Эмиль Гасснер, смеясь.
– С другой стороны, – сказал Франк, – мы не можем заставить их жить иначе.
– Это было бы нарушением прав человека, – сказал я.
Франк иронично посмотрел на меня.
– И все же, – сказал он, – евреи недовольны. Они обвиняют нас в неуважении к их волеизъявлению.
– Надеюсь, вы не принимаете всерьез их протесты, – сказал я.
– Вы ошибаетесь, – сказал Франк. – Мы делаем все, чтобы они не протестовали.
– Ja, nаtürlich, – сказал Фишер.
– Что касается еврейской нечистоплотности, – продолжал Франк, – то неопровержим тот факт, что они привыкли жить в ужасных условиях. Немец никогда не согласился бы жить в таких, даже в шутку!
– Была бы забавная шутка, – заметил я.
– Немец не смог бы жить в таких условиях, – сказал Вехтер.
– Немецкий народ – народ цивилизованный, – поддержал я.
– Ja, nаtürlich, – сказал Фишер.
– Мы должны признать, что не во всем виноваты евреи, – сказал Франк. – Пространства, которым мы ограничены, явно недостаточно для такого многочисленного населения. Хотя, в сущности, евреи любят жить в грязи. Грязь – их характерное дополнение. Может, потому, что они все больные, а больные, за недостатком лучшего, стараются укрыться в грязи. Неприятно констатировать, но они мрут, как крысы.
– Мне кажется, они не особо ценят дар жизни, – возразил я, – дар крысиной жизни, хочу я сказать.
– Я вовсе не собирался осуждать их, – ответил Франк, – когда сказал, что они мрут, как крысы. Это просто констатация факта.
– Нужно все же учитывать, что трудно уберечь евреев от смерти в тех условиях, в каких они теперь живут, – сказал Эмиль Гасснер.
– Но многое уже сделано, – осторожно заметил барон Фользеггер, – чтобы снизить смертность в гетто, однако…
– В краковском гетто, – сказал Вехтер, – я установил, что семья умершего должна оплачивать его похороны. Результаты отличные.
– Я уверен, что смертность уменьшается с каждым днем, – иронично заметил я.
– Вы угадали, она уменьшилась, – сказал, смеясь, Вехтер.
Все рассмеялись и посмотрели на меня.
– Надо бы обращаться с ними, как с крысами, – сказал я, – и дать им крысиного яду. Это ускорило бы дело.
– Не стоит давать им яд, – сказал Фишер, – они сами мрут невероятно быстро. За прошлый месяц только в варшавском гетто их умерло сорок две тысячи.
– Процент умеренный, – сказал я, – если так пойдет дальше, через пару лет гетто останется пустым.
– Бесполезно делать расчеты относительно евреев, – сказал Франк. – Все расчеты наших специалистов оказываются на практике ошибочными. Чем больше они умирают, тем больше увеличиваются числом.
– Евреи упрямо заводят детей, – сказал я. – Во всем виноваты дети.
– Ach, die Kinder, – сказала фрау Бригитта Франк.
– Ja, so schmutzig! – сказала фрау Фишер.
– А, так вы заметили детей в гетто? – спросил меня Франк. – Они ужасны, nich wahr? So schmutzig! Все больные, заросшие коростой, пожираемые насекомыми. Если бы они не вызывали жалость, то были бы просто омерзительны. На вид так просто скелеты. Детская смертность в гетто очень высока. Какая смертность среди детей в варшавском гетто? – обратился он к губернатору Фишеру.
– Пятьдесят четыре процента, – ответил Фишер.
– Евреи – больной народ в полном упадке, – сказал Франк, – все дегенераты. Не умеют ухаживать за детьми и растить их, как это делается в Германии.
– Германия – страна высокой Kultur, – сказал я.
– Ja, nаtürlich, что касается детской гигиены, Германия на первом месте в мире, – сказал Франк. – Вы заметили огромную разницу между немецкими и еврейскими детьми?
– Дети гетто – не дети, – сказал я.
(Еврейские дети – не дети, думал я, проходя по улицам варшавского гетто, по гетто Кракова, Ченстохова. Немецкие дети – умыты. Еврейские дети – schmutzig. Немецкие дети сытно кормлены, хорошо одеты и обуты. Еврейские дети голодны, полуодеты, ходят босиком по снегу. У немецких детей есть зубы. У еврейских детей зубов нет. Немецкие детишки живут в чистых домах, в натопленных комнатах, спят в белых постелях. Дети евреев живут в убогих лачугах, в холодных, переполненных комнатах, спят на кучах тряпья и бумаги рядом с кроватями, где лежат мертвые и умирающие. Немецкие дети играют: у них есть куклы, резиновые мячи, деревянные лошадки, оловянные солдатики, пневматические ружья, дудки, конструкторы, рогатки – у них есть все, что нужно ребенку для игр. Еврейские дети не играют: им нечем играть, у них нет игрушек. Да они и не умеют играть! Да, еврейские дети из гетто не умеют играть. Это же дегенераты. Что за позор! У них единственное развлечение – идти за похоронной телегой, перегруженной мертвецами, и не мочь даже заплакать; или пойти посмотреть, как расстреливают их родителей и братиков за Крепостью. У них единственное развлечение – пойти посмотреть, как расстреливают маму. Вот развлечение для еврейских детей.)