Цифра получалась удручающей…
Абдула уже как будто бы привык ничему тут не удивляться, и все же утро вторника с самого начала показалось ему необычным. В девять часов, как ожидалось, монитор исправно погас, растворилась в своей неимоверной прозрачности стенка ванной, отключились спортивные тренажеры, намертво прильнули к стене рукояти эспандера: там ведь под ними еще углубления, в которые они утапливаются, нипочем не ухватишь, если неподвижны! Все предусмотрела стерва! Хорошо хоть, шведскую стенку не догадалась на день внутрь втягивать!.. Абдула подошел к ней, потрогал: как всегда, разминаться на глазах у визитеров, изображать им обезьяну Абдуле не хотелось.
Но дело в том, что никаких визитеров не было! Стенка-стекло, вроде бы пару раз нерешительно мигнув, — Абдула не уверен был, правда ли видел или почудилось, — так и осталась непрозрачно-салатовой. С чего бы это, неужто поломалась?!.. — Слишком поспешно радоваться Абдула не торопился: кто их там знает, что они задумали, — а уже минут через пять с удивлениием обнаружил, что радоваться, собственно, особо нечему!
Походил-померил камеру шагами, отжался пару раз на шведской стенке, и… — дальше-то что? Присутствие визитеров за стеклом, хотя бы предполагаемое, оказывается, мобилизовало… А вот сейчас минуты текли ну просто невыносимо! 09:05… 09:15… 09:25… Даже запускать бумажных голубей казалось ему сейчас занятием бессмысленным: кто его знает, в какой момент и кто именно там появится! И хотя какая как будто разница, кто бы там ни появился, а вот казалось Абдуле, что лучше быть готовым, быть настороже, чем погруженным в какое-нибудь идиотское занятие. Так и вышагивал он взад и вперед по камере, лишь изредка присаживаясь на кушетку или на лавку, дух перевести, передохнуть, всегда неизменно лицом к салатовой стене: 09:30… 09:35… 09:40…
Мигания стены не повторялись… 09:50… 10:00, ну же! Неужто опять ничего?
10:03… 10:05… 10:07… 10:10! Опять ничего! Абдула уже готов был закричать от нетерпения, еле сдерживался!
10:11! 10:12! 10:13! 10:14! И вот, наконец, только в 10:15 сперва едва заметная дрожь волною пробежала по стене, затем она, как водится, сначала почернела, потом мгновенно сделалась прозрачной, а за ней, в «зазеркалье», обнаружилась такая группа, что даже ко всему уже готовый Абдула не удержался, удивленно крякнул: «Эге!»
Вот уж кого он почему-то вовсе не ждал тут увидеть. Кроме мисс Барлоу, в «зазеркалье» находилось трое мужчин, о которых Абдула и думать позабыл: первым был окружной прокурор, вторым — его безликий помощник, а третьим… Кто же этот третий? — Ах, ну да! Защитничек! С самого приговора не виделись! Нет, виделись, конечно, в тюрьме, навещал, апелляцию давал подписывать, только Абдула и там ему большого внимания не уделял, никаких разговоров с ним не разговаривал… Вызовут на разговор, выйдет, что надо, подпишет — и назад в свою камеру.
Апелляцию подписывал он нехотя: не верил, что поможет, это раз, а главное, вообще никак не хотелось ему в этом гяурском представлении участвовать. Осудили, казнили, и дело с концом! Но, если честно, слишком на электрический стул Абдула не торопился. Стул никуда не уйдет, а пока пусть неверные дурью помаются, из пустого в порожнее попереливают… Мешать им в этом Абдула не собирался.
Так, а сейчас-то для чего они сюда явились? Вдруг?!. Молнией сверкнула мысль, что, может, это все была какая-то дурацкая интермедия, и вот сейчас ему объявят, что приговор вовсе не смягчен, и его немедленно повезут обратно в ту тюрьму, на казнь!.. Мысль была слишком мимолетной, так что Абдула даже не разобрал, обрадовался он ей или ужаснулся: мгновенно сообразил, что если бы с отменой, то сюда бы вошли, в камеру, да не одни, а с мордоворотами… А так — что-то другое, конечно. Чего это он там лопочет? — Прокурор успел уже произнести несколько фраз, и Абдула стал наконец-то его слушать. Прокурор говорил:
— Вообще-то вы теперь уже не в моей юрисдикции, но местный прокурор любезно согласился предоставить мне возможность этого визита. В следующий раз, — а прокурорские проверки будут происходить не реже, чем раз в полгода, — это будет уже работник местной окружной прокуратуры, но пока мне хотелось лично убедиться, что с вами все в порядке… Ведь с вами все в порядке? Сегодня истекает неделя, как вы здесь. Какие-нибудь жалобы, ходатайства?.. — Он умолк и выжидательно посмотрел на Абдулу.
«Какие у меня тут могут быть жалобы, придурок, какие могут быть ходатайства? — Кормят на убой, свежий воздух, стерильность даже… Книги, кино, все есть! Или попросить, чтоб отпустили на свободу?» — Абдула мысленно усмехнулся. Вслух он ничего не произнес: постоял, помолчал и равнодушно отвернулся от стекла.
Это простое движение принесло ему вдруг ощущение новой свободы: здесь, за стеклом, я могу вертеться, как хочу, мордовороты не ворвутся, головой по ребру койки не смажут! Такое неожиданное преимущество заставило его по-новому подумать и об «этой стерве»: что ни говори, а есть и светлые стороны у его положения! Под влиянием такой минуты Абдула признался сам себе, что относится к «этой стерве» не только с ненавистью, но и с долей уважения.
Ну, ладно, а с прокурором-то что делать? — А что с ним делать, пусть себе болтает хоть до посинения! Абдула улегся на кушетку и демонстративно отвернулся. Прокурор, как видно, тоже довольно скоро уяснил себе преимущества нового положения узника и умолк. Потом, подумав, прибавил:
— Во всяком случае, вы всегда сможете подать свою жалобу или ходатайство через администрацию тюрьмы в письменном виде, ее непременно рассмотрят. У вас, конечно же, имеются письменные принадлежности?
Это какие же, интересно? — Но тут подала голос мисс Барлоу:
— В распоряжении заключенного имеется компьютер с монитором и клавиатурой, он может им пользоваться шестнадцать часов в сутки и писать с его помощью все, что ему угодно…
Вот как важно грамотно сформулировать: «шестнадцать часов в сутки!» Чего еще желать? А то, что доступа нет в те самые восемь часов, когда он больше всего нужен, это уже, получается, капризы, никто считаться с ними не захочет…
Вот и прокурор благосклонно кивнул, а потом захотел было что-то спросить, но мисс Барлоу предупредила его вопрос:
— Если понадобится, то, что он напишет, распечатают и дадут ему на подпись.
Больше говорить было не о чем. Прокурор, однако, что-то еще пообсуждал вполголоса с мисс Кимберли, а потом все затихло. Выждав минут пять, Абдула приподнялся и увидел, что в «зазеркалье» остался один только защитник. Заметив движение Абдулы, он оживился, придвинулся к стеклу и быстро заговорил дружелюбным тоном:
— Ну вот, мистер Мехмет…
«Это он меня типа по фамилии называет, — догадался Абдула. — Ну да, он и раньше так делал…», — припомнил он тут же: специально запоминать повадки адвоката ему и в голову не приходило.
— Ну, вот, мистер Мехмет, — говорил тем временем адвокат, оживленно потирая руки, — теперь мы с вами наконец одни, можем говорить совершенно свободно, нам никто не помешает…
«Хорошо, не сказал: никто не слышит», — подумал Абдула. Слышат каждый наш звук, любое сопение, не то, что слова, и адвокат не может этого не знать…
Защитник вызывал у Абдулы чувство неприязни гораздо более сильное, нежели прокурор: притворный друг гораздо хуже открытого врага! Вот и сейчас: чего ты улыбаешься, ты что, и вправду мне добра желаешь, что ли?.. Ух, мог бы, врезал!..
Защитник понял недвусмысленное выражение лица у Абдулы, залопотал торопливо, что-то о новой апелляции — не сейчас, конечно, не сразу: надо будет сколько-то отсидеть, год или два, а потом уже начинать, но зато вполне можно будет добиться дальнейшего смягчения приговора, ссылаясь на примерное поведение, на положительные отзывы администрации…
— Вы ведь не собираетесь настраивать против себя администрацию тюрьмы, мистер Мехмет? — медовым голосом спросил защитник.