Абдула тоже помнил наизусть число погибших 11 сентября; в официальных данных, правда, говорилось о 2974-х погибших и 24-х пропавших без вести, но Кимберли, конечно, не ошиблась, причислив их тоже к погибшим. Что значит: «пропавший без вести»? — он что, воспользовался заварухой и сбежал от алиментов? Ясно, все погибли, только тел опознать не удалось. Но говорить об этом Абдула не стал, он только изобразил на лице недоумение: с чего это родственники погибших 11 сентября станут к нему наведываться?
Кимберли правильно оценила выражение его лица и ответила на невысказанный вопрос, чему Абдула уже даже не удивился:
— Ты, может быть, скажешь, что непричастен к 11 сентября, но, может быть, и не скажешь… — она помолчала. — Однако причастен прямо или не причастен, а с теми террористами ты солидарен, сам делаешь то же, что они, значит, вина лежит и на тебе, ты ее разделяешь, и родственники погибших имеют полное право придти сюда и тебя спросить, как спрашиваю я, — она сняла очки: — Абдула, зачем ты убил мою маму?
…Обед у Абдулы прошел без удовольствия. Не утешил даже шилаплав, конечно, вкусный, но совсем не переперченный, поскольку перечницу тут ставили отдельно: сам наперчишь, как тебе нужно. Ну, будем надеяться, что с адвоката и того будет достаточно, что там уже есть… — Абдула придвинул к себе тарелку с шилаплавом, щедро поперчил — за себя и за адвоката — и принялся глотать еду без всякого энтузиазма.
По-хорошему, конечно, следовало бы перед обедом помолиться, но, во-первых, и после обеда не поздно, а во-вторых, чего скрывать, нет у него такого благочестия, признался самому себе Абдула. Конечно, если вместе со всеми, как было в учебном лагере, тогда помолишься охотно, даже с удовольствием, но так, самому, постоянно себе напоминать, заставлять… Этому с детства надо было учиться, а в детстве учить Абдулу было некому и некогда. В конце концов, воин, герой, который кладет свою жизнь за дело Аллаха, свободен от всяких ритуальных предписаний, место в раю ему и без того обеспечено!..
Но это в раю, до рая пока что далеко, а молитва очень помогает как раз на земле… «Да, — вздохнул Абдула, — конечно, надо бы привыкнуть, научиться… Ну, ничего, привыкну понемногу, времени у меня достаточно»…
Времени оставалось достаточно даже от обеда, добрых полтора часа, и Абдула, подумав, совершил полуденный намаз, а потом еще немного почитал Коран… Но сосредоточить мысли на прочитанном не удавалось: из головы не шли ее слова, что групп у него впереди еще будет много… «Где она их возьмет, даже со всеми пострадавшими 11 сентября, чтобы заполнить целых две тысячи шестьсот девять недель, или сколько их там осталось?» Но внутри себя Абдула был уверен, что дело за ней не станет: непременно что-то придумает, не группы, так что-нибудь похуже. Изобретательная, сволочь!..
Да, Абдула уже привык высоко ставить ее изобретательность, и в этом случае он тоже не ошибся.
VI
Послеобеденную группу во вторник Абдула уже не запомнил. Но зато утро среды глубоко впечаталось ему в память.
Прежде всего, в помещении, — на тот момент Абдула не расположен был называть это место «камерой», — стало необычайно темно: сразу после завтрака пригас свет, окно, естественно, тоже закрылось, а черная непроницаемая тьма «зазеркалья» сменилась тусклым зеленовато-желтым свечением, и в этом ненадежном свете замаячили там и сям чуть различимые мерцающие тени, как бы сгущения того же самого свечения. Границ пространства «зазеркалья» в этом неверном свете было не различить, но там, где было можно различить, поближе, этих теней виднелось шесть или семь… нет, восемь… «Э, пусть их шайтан считает!» — Абдула отвернулся было от «стекла», но свет в его камере тем временем окончательно угас, и все знакомые предметы — кушетка, стол, шведская стенка, еле заметная выемка окна — в проникавшем из «зазеркалья» зеленовато-желтом свечении выглядели отталкивающе-уродливо. Абдула поневоле снова повернулся к стеклу.
Ближайшая к нему фигура вдруг стала плотнеть, заметно выделяться из окружающего фона, даже как будто приближаться, как с невольным испугом подумал было Абдула, и скоро перед ним стоял… покойник, самый настоящий труп! Полуистлевший, зеленый трупной зеленью, еще подчеркнутой свечением, пустые запавшие глазницы, впалый рот, щетина на щеках, истертый до лохмотьев саван… И показалось: двигается!
Абдула вздрогнул, отшатнулся: фигура оставалась, однако, неподвижной. Это мерцание неверного свечения создало эффект движения. «Голограмма!» — дошло наконец до Абдулы. «Вот сволочь!» — это уже по поводу Кимберли.
И тут раздался голос — не замогильный, нет, без всяких там «леденящих душу» подвываний, а просто тусклый, приглушенный, как бы издалека. Из-под толщи земли? То есть, выходит, все-таки замогильный?
Голос говорил:
— Я Билл, меня зовут Билл Томпсон, Уильям Томпсон! То, что ты видишь, это как я выгляжу сейчас благодаря твоим стараниям, Абдула! Раньше, до того, как ты меня убил, я выглядел не так, совсем не так. Вот, посмотри!..
И тут в пространстве прямо рядом с «умертвием» засветился экран, а на нем фотография крупного полноватого парня со светлыми волосами, с широкой веселой улыбкой и в темно-красной рубашке.
— Вот, это я за неделю до смерти, — продолжал голос. — Тогда, как ты, наверное, помнишь, стояла очень теплая погода, сразу после дождей, и мы вышли на лужайку перед домом, собирались там пить чай, и Кэт стала меня снимать «без куртки». Кэт — это моя жена, — пояснило «умертвие», — вот она, Кэт… — Фотографию парня сменило изображение бесцветной худосочной блондинки в простом домашнем сером платье и с фотоаппаратом в руках.
Внезапно изображение задвигалось: муж, получается, снимал ее видеокамерой. Женщина улыбалась, подносила фотоаппарат к глазам, приветливо махала рукой, потом камера съехала и уставилась в двух упитанных мальчишек лет шести-семи в серых тренировочных костюмчиках, которые возились на траве с огромной бело-коричневой собакой.
— Это наши мальчики, Дик и Джон, — продолжал спокойно голос, как будто представлял их гостю. — Дику семь, Джону пять, они очень дружные ребята, а собака с ними — это наш Бетховен. Ты видел фильм «Бетховен», Абдула? Тебе нравятся собаки?.. А смотреть кино?.. А вообще что-нибудь тебе нравится, или ты любишь только убивать?..
Абдула уже слышал подобный вопрос от школьниц и тогда не сдержался, что-то проревел в ответ, но сейчас — глупо было бы реветь на голограмму!
Кадры на экране тем временем сменились, вместо мальчишек показался уютный чистенький одноэтажный дом с темно-красными стенами, широкими сверкающими окнами и обширной двухскатной крышей. Впереди — веранда, обсаженная яркими цветами, словом, воплощенная мечта любого представителя минимально-среднего класса!
Абдула раздраженно сплюнул, плевок с легким шипением немедленно всосало в пол. А мертвый голос продолжал свой комментарий как ни в чем не бывало:
— Это наш дом, Абдула. Мы выплатили уже больше половины за него. Я ведь совсем неплохо зарабатывал, особенно с тех пор, как сделался менеджером отдела готового платья в нашем гипермаркете. — Короткая пауза. — Родители Кэт нам тоже помогли с первым взносом, так что дела у нас шли совсем неплохо, пока ты не вмешался. — Голос опять помолчал. — Теперь, конечно, Кэт придется потруднее, но, ничего, она, конечно, справится. Во-первых, моя страховка… Мальчики теперь уже оба ходят в школу, так что она смогла начать работать. Скоро, наверное, встретит хорошего парня, я буду только рад, она ведь у меня сама очень хорошая, Кэт…
Снова пауза. Дом на экране замер: кадр остановился.
— Понимаешь, Абдула, — уже не так глухо заговорил голос, так что стало можно различить доверительные интонации: — Жизнь ведь не остановишь! Всех нас не перебьешь! Мы все равно будем жениться, строить дома, воспитывать детей! А вам и взрывчатки столько не достать, чтобы всех нас взорвать!
Экран погас, «умертвие» умолкло. Зеленоватый труп засветился ярче, потом начал тускнеть, но прежде чем ему окончательно слиться с желто-зеленым фоном, до Абдулы чуть слышно и слегка протяжно донеслось: