— Что ж, на будущее, возможно, придется что-то в этом роде предусмотреть!..
— Для этого мы здесь, сенатор, — подал впервые голос его помощник, а «пресная» стенографистка за всю встречу ни слова не произнесла.
— Вот именно! — подхватил сенатор. — От нашего решения зависит прецедент. Видите ли, мистер Мехмет, — он повернулся к Абдуле, — я здесь по поручению сенатской комиссии, созданной для рассмотрения вашего дела. Требования раскрыть ваше, как выражается мисс Барлоу, — любезный кивок в ее сторону, — «топографическое инкогнито» становятся все громче. Утверждают также, что вы подвергаетесь бесчеловечному обращению, — он помолчал. — Мне предстоит дать предварительное заключение, от которого зависит, вызовут ли вас на слушания в Вашингтон и состоятся ли вообще такие слушания в случае, если я уже теперь приду к какому-либо определенному выводу и если, конечно, комиссия с этим моим выводом согласится…
И по тому, как уверенно сверкнули его глаза из-под очков и как одобрительно хмыкнул помощник, стало ясно, что стоит сенатору только придти к какому-либо выводу, а уж за комиссией дело не станет!
Абдуле тем самым недвусмысленно давали понять, что сейчас он может попытаться круто изменить свою судьбу. Весь вопрос — в какую сторону, и насколько желательна такая перемена?
«Э, ничего я не изменю!» — оборвал себя Абдула. Пожаловаться на бесчеловечное обращение? Но эта ведьма как дважды два — четыре докажет, что обращение здесь самое человечное: у нее все на этот случай предусмотрено. Начни теперь ершиться, только повод ей подашь покуражиться. Вон, как насмешливо поглядывает из-под своих очков! — Кимберли сидела возле окна боком к свету, стекла очков не отсвечивали, и глаза из-под очков виднелись на этот раз отчетливо.
«Нет уж, такого удовольствия я этой стерве не доставлю!» — и в ответ на незаданный вопрос сенатора Абдула уверенно произнес:
— Со мной здесь обращаются очень хорошо! — и с вызовом повернул голову в сторону Кимберли.
При слове «хорошо» его вдруг охватила мгновенная дрожь: а ведь и вправду — только сравнить, как я тут живу и как пришлось бы в обычной тюрьме! И Абдула внезапно понял, что после здешней жизни в обычной тюрьме он бы уже, пожалуй, не выдержал! От этой мысли ему сделалось страшно: а вдруг они решат, что меня тут содержат чересчур «человечно», да и отправят на баланду? Абдулу передернуло. Но еще больше передернуло от мысли: «До чего же я здесь освинячился!»
— Но послушайте, мистер… э… Мехмет, — сенатор не спешил удовлетвориться кратким ответом Абдулы и еще меньше последовавшим его молчанием. — Если вы опасаетесь негативных последствий своей откровенности… — сенатор перевел взор с Кимберли на охранника и обратно, — то я вам гарантирую, в моем лице Сенат Соединенных Штатов вам гарантирует полную безопасность! Ваше дело под постоянным контролем, никто не посмеет и пальцем вас тронуть!
— Никто и так меня не трогает, — решительно возразил Абдула. — Условия здесь правда очень хорошие! Желаю каждому жить в таких условиях!
И, встав на ноги, Абдула отвесил в сторону Кимберли дурашливый поклон. Та никак не отреагировала.
Сенатор тоже встал, заходил по камере, помощник и охранник тенью двинулись за ним. Он потрогал тренажеры, пощупал шведскую стенку, долго рассматривал фотографии «умертвий» с «предумертвиями», на фото Абдулы задержался, хмыкнул, оглянулся на оригинал… Потрогал кушетку, нажал на кнопку, отстранив помощника, пытавшегося услужливо его опередить: «Не надо, Билли, я хочу сам»… Выползла простыня, сенатор долго вертел ее в руках, потом скомкал и, следуя взгляду Кимберли, отправил в мусоросборник… Осмотр был тщательный и долгий, сенатор переходил с места на место, от предмета к предмету, обмениваясь репликами со своим помощником и с Кимберли, к Абдуле почти не обращаясь; тот лишь вертел головой вслед за движениями сенатора, а охранник при этом неизменно оказывался между сенатором и Абдулой, не сводя с последнего глаз. Особенно долго сенатор задержался у монитора — который был включен! — разглядывал меню, программы, задавал вопросы директрисе, обсуждал что-то со своим помощником: что именно, Абдуле из-за широкой фигуры охранника было не разглядеть, да он и не пытался: очень надо!
И кофе с булочкой сенатор тоже отведал, угостил помощника и предложил «пресной» стенографистке, но та безмолвно отказалась (Абдула, кстати, так и не услышал ее голоса). Разговаривали они все негромко, так, что если не напрягаться, почти не разобрать, о чем, — не потому чтобы таились от Абдулы, а просто — не считались с его присутствием.
«Ну, так а мне и вовсе наплевать!» — и Абдула уселся на своей кушетке, лениво провожая взглядом передвижения сенатора и директрисы. Подол ее длинного платья волочился по полу и непременно запылился бы, будь тут хоть малейшие признаки пыли… При этой мысли сердце Абдулы екнуло: а ну, как все же упекут в обычную тюрьму? Но повлиять на это он никак не мог, поэтому лучше не высовываться, потом хотя бы упрекать себя будет не за что, как бы дело ни повернулось… И он постарался поменять направление мыслей: почему она всегда в этом платье, даже брюк не наденет, что, неужели ноги такие кривые? Но Абдула понимал, что нет, скорее всего, вовсе не кривые, разве что щуплые: кривоножки так не держатся, да и ноги ее мамаши, помнил он по фотографиям, вполне себе ничего… Эта, конечно, покостлявее будет, вон, косточки на горле как выпирают… Эти бы косточки сдавить сейчас! Абдуле ясно представилось, почувствовалось, как бьется у него под пальцами та самая жилка, правильно нажав на которую… А можно и неправильно, можно просто резко сжать и рвануть эти косточки, Абдула точно знал — как: инструктор в лагере показывал неоднократно, и вот вам мисс Кимберли безжизненной куклой валится на пол… Представляя приглушенный стук от падения ее тела, Абдула аж зажмурился от удовольствия, а после глаз приоткрыл: может, и вправду рискнуть? — Всего-то секундочка нужна, а какой бы вышел номер!..
Но нет, не дадут тебе этой секундочки, Абдула, вон, охранник не даст. Он, как заведенный, перемещается по камере, неизменно оказываясь между посетителями и Абдулой, разве что секретарша время от времени оказывается на сторонней траектории, но она и без того слишком далеко сидит, да и кому она нужна!.. Словом, охранник свое дело знает, не зря ему эта сучонка деньги платит, наверняка огромные, небось, самого лучшего нашла… И Абдула обмяк, сидя на своей кушетке.
Тут со стороны обеденного стола донесся легкий шум, все повернулись туда и увидели, что из окошка раздачи выполз накрытый прозрачной крышкой поднос, такой же, как обычно, только вместо обеда на нем теперь лежал большой пухлый желтый конверт.
Помощник подскочил, достал конверт, раскрыл его и вытащил оттуда пачку блестящих фотографий:
— Взгляните, сенатор!
— Ба, наши фотографии! — сенатор выразил голосом радостное изумление. Подойдя, он взял их из рук помощника, разложил веером на столе и принялся разглядывать. — Ага, вот очаровательная мисс Барлоу, вот вид из окна, вот наш… хм… подопечный… (при этом «подопечный», не удержавшись, повел вокруг глазами: где это у них тут объективы запрятаны? — Хотя, чего там, где угодно могут быть!) А вот мы с ним вместе, попали в кадр.
Сенатор поднял со стола один из снимков, повертел так и сяк.
— Может, попросить у него автограф? Есть у него ручка? — вопросительно повернулся он к директрисе, но та решительно повела плечами:
— Заключенному (Абдулу дернуло: давненько он не слышал этого слова!) не позволяется пользоваться авторучкой! Для письма у него имеется клавиатура.
— Но почему? — удивился сенатор. — Какой вред может быть от авторучки?
— Авторучку можно вонзить в глазное яблоко, себе или другому, — невозмутимо объяснила мисс Барлоу. — Длины самой обычной ручки достаточно, чтобы при известной сноровке дослать ее сквозь глаз до головного мозга и вызвать тем самым смерть…