«Ого! — мысленно поразился Абдула. — Во дает, стерва! О таком даже инструктор в лагере не рассказывал!» А сенатор, выронив, словно обжигала, фотографию, с опаской посмотрел на Абдулу и заторопился вон из камеры. До него, как видно, только теперь толком дошло, что перед ним человек, убивший восемьдесят семь и покалечивший еще гораздо больше его сограждан. Следом, собрав со стола и торопливо сунув фотографии в конверт, двинулся помощник, затем, захлопнув ноутбук, поднялась секретарша. На этой юбка была обычная, выше колен, но ничего особо привлекательного ее колени, как и мясистые лодыжки, собой не представляли. Нет, если уж выбирать, Абдула определенно предпочел бы костлявую Кимберли: вон как она движется, как изящно пропускает перед собой эту корову… Замкнул процессию охранник.
Эмили Слоут, секретарша, произведшая на Абдулу столь удручающее впечатление, играла между тем в его судьбе гораздо более значительную роль, нежели он мог себе представить.
В бюро сенатора Кларка она занимала положение, подобное положению экс-рядового первого класса Уинтергрина из знаменитого романа Джозефа Хеллера «Уловка-22».
Состоя в штабе армии на скромной должности писаря, экс-рядовой первого класса Уинтергрин самовластно вмешивался в споры между генералами, обеспечивая победу того из них, стиль докладных которого нравился ему больше: такие докладные он посылал дальше по инстанциям, тогда как докладные оппонента неизменно отправлял в корзину.
Эмили, конечно, действовала не столь радикально и прямо ничего в корзину не отправляла, но проекты всех сколько-нибудь важных документов, исходивших из бюро, готовила именно она, и поскольку сенатор в семи случаях из десяти принимал ее проекты практически без замечаний, — долгий опыт научил его полагаться на ее здравый смысл, — в двух вносил косметическую правку и лишь в одном случае из десяти полностью отвергал проект, просто, чтобы напомнить всем, и себе самому в том числе, кто в доме хозяин, то можно сказать, что политику сенаторского бюро на девять десятых определяла именно она.
Вот и сейчас, через неделю после визита к Абдуле, она заканчивала по поручению сенатора «проект» отчета, который он собирался направить в Сенатскую комиссию, прекрасно понимая, что с его выводами там согласятся почти наверняка, а сам сенатор, как раз недавно «завернувший» предыдущий проект Эмили по совсем другому делу, сейчас навряд ли даже станет читать, что там она напишет, и занятый гораздо более важными для него в данный момент переговорами подмахнет не глядя ее выводы.
Но в том-то и была загвоздка. Легко закончив описательную часть, перед выводами Эмили запнулась. Она была совестливым человеком и не хотела все решать с бухты-барахты, как, может быть, поступил бы на ее месте экс-рядовой первого класса Уинтергрин. Нет, как человек ответственный она хотела во всем досконально разобраться и предложить Комиссии решение, которое сама считала бы справедливым.
Кимберли Барлоу, конечно, невозможно упрекнуть в негуманном отношении к заключенному, как этого хотели бы добиться те, кто инициировал расследование, — кстати, кто именно? (Сенатор держался по этому поводу загадочно, скорее всего, толком и сам не знал, а потому и угождать этим людям не собирался и предоставил Эмили полную свободу: в тех редких случаях, когда он принимал решение заранее, он его четко формулировал, и Эмили тогда оставалось только все оформить, но в этот раз такого и близко не было.) Во всяком случае, относительно возможных злоупотреблений со стороны мисс Барлоу дело представлялось предельно ясным. Все нормы, привилегии, права и правила, какие только можно было бы вообразить, в ее «заведении», как неизменно называют это место все, или «тюрьме», как неизменно называет его она сама, тщательно и досконально соблюдаются. Но что же, однако, так и оставить этого мерзавца, этого людоеда, этого убийцу, по меньшей мере восемьдесят семь раз заслужившего смертную казнь, кататься, как сыр в масле, в своей комфортабельной клетке, — в то время как другие заключенные, куда менее виновные, чем он, едят баланду в тесных и душных камерах?!
Какие там камеры и баланда у «других заключенных», Эмили представляла себе смутно, однако что там — заключенные! Правительственные служащие не живут в таких условиях, как этот Мехмет!
Под «правительственными служащими» Эмили в данном случае разумела самое себя — и вполне справедливо, между прочим, поскольку ее скромную зарплату сенатор ей платил из госбюджета. Сейчас она проедала эту скромную зарплату, сидя в свой обеденный перерыв в дешевом кафетерии недалеко от своей конторы и с грустью разглядывая сыроватые, плохо пропеченные блинчики с творогом и сиропом у себя на тарелке, которые запивала скверным кофе с молоком из большой чашки. Она бы и не знала, до чего он скверный, как не знала этого все годы своей жизни, если бы не тот изумительный напиток, который они пили там, за обедом «у Абдулы», и запах которого, даром, что фантомный, в это самое мгновение, с ощутимой силой, до головокружения, ударил ей в ноздри.
Абдула тогда обедал одновременно с ними, сидя к ним спиной за прозрачной переборкой (ради высокого гостя его лишили обеденного уединения), ел те же яства (Эмили сглотнула, в желудке защемило) и пил такой же кофе, в чем было нетрудно убедиться, поскольку движение всех блюд отлично прослеживалось на горевшем перед ними мониторе. Блюда по четыре порции (Кимберли с ними не ела) выставлялись на невидимом для Абдулы столе, Абдула выбирал, нажимал кнопку меню, и тогда одно отправлялось к нему, а остальные три шли к визитерам. Все делалось автоматически, персонала на мониторе видно не было. Конечно, картинку на мониторе можно и подделать, но проще и дешевле действительно накормить узника, тем более что сенатор время от времени покрикивал: «У нас тут превосходный плов из баранины, а у вас?»
Абдула в ответ неизменно молчал, но что бы ему помешало пожаловаться, будь у него не плов, а какая-нибудь бурда? Правда, насчет плова Эмили немного сомневалась, ей казалось, плов не бывает таким жидким [19], но поправлять сенатора ей в голову не приходило.
Нет, Абдула не жаловался и не восторгался, он молча поедал свою пищу, угрюмо склонившись над своим столом, — впрочем, насчет «угрюмо» Эмили не стоило бы торопиться с выводами, ведь она видела его только со спины. Кофе, во всяком случае, он выпил с заметным удовольствием: Эмили видела, как расслабилась его спина, когда он глотнул из чашки.
«Ну ничего, скоро ты будешь пить то же, что и я, в обычной тюрьме ничего лучше тебе не дадут!» — Эмили уже практически решилась именно так и поступить с узником мисс Барлоу.
— Дерут, как в хорошем ресторане, а готовят всякую дрянь! — раздался неожиданно голос у нее над ухом.
Эмили вздрогнула, резко повернулась: совсем рядом, за столиком, стоявшим впритык к ее собственному, сидел высокий полный мужчина с округлой лысой головой и тонкими седеющими усиками. Занятая собственными мыслями, Эмили не заметила, как он подсел за этот столик: когда она устраивалась, там никого не было, и Эмили, воспользовавшись этим, протиснулась дальше от прохода, к окну. Мужчина между тем вертел в руках тарелку с такими же, как у Эмили, блинчиками и продолжал возмущаться:
— Два с половиной доллара порция, а за что, спрашивается?
Эмили смущенно улыбнулась в ответ и повернулась к своему прибору: разговаривать с незнакомыми она не любила, ей бывало неловко. Мужчина, однако, не успокаивался:
— А в это время какой-нибудь мерзавец-террорист, какой-нибудь Абдула Мехмет, уписывает за обе щеки шилаплав, и в ус не дует!
Эмили вздрогнула еще сильнее и испуганно уставилась на соседа: он что, мысли читает?
Незнакомец тем временем учтиво привстал, что при его комплекции стоило ему труда, и поклонился:
— Миссис Эмили Слоут, если не ошибаюсь?
— Да… — пролепетала Эмили. — Откуда вы меня знаете?
— Э, дорогая миссис Слоут, мэм, — хохотнул незнакомец, — в наше время вездесущей информатики можно знать все про всех, и даже в самых детальных подробностях! Можно знать даже то, чего человек сам о себе не знает!..
Эмили в панике оглянулась: «Кто это, что ему нужно, что мне делать?»
С противоположной стороны их столиков уселась, как на грех, парочка глухонемых индусов в живописных тюрбанах: обменявшись быстрыми знаками на пальцах, которые сопровождались краткой серией по-птичьему писклявых звуков (которых они, очевидно, сами не слышали), они склонились над своими тарелками и больше голов не поднимали, сосредоточенно разделываясь со своими макаронами под буро-красным острым соусом: до Эмили доносился запах чеснока и еще чего-то едкого. Даже на помощь не позовешь, хотя чего ради звать на помощь: он что, ей угрожает? Как всякая женщина, Эмили больше боялась скандала, чем опасности.
19
Эмили была совершенно права в своих сомнениях, поскольку, как читатель уже, наверное, догадался, это был вовсе не плов, а шилаплав.