— Берите, берите, — поддержал Ястребилов. — Дам вам наставление, потом придете ко мне, сдадите экзамен по материальной части.
Капитан Ястребилов снова обрел спокойную уверенность, тайно ликуя, что сегодня полковник раскрылся перед ним во всей своей сути — добряк!
Но Артамонов будто подслушал его мысли.
— Комендант верно говорит, — одобрил он. — В любом деле экзамен — основа основ. Я ведь к вам насчет того и приехал. Не хотел к ночи говорить тебе, капитан, чтоб спал спокойно, да, видно, к слову пришлось. Завтра, на рассвете, начнешь сдавать мне экзамен по своему участку. Поскольку ты — человек новый, у тебя должны быть вопросы. Не обессудь, спрошу тонкости службы поста ВНОС, опознавательные знаки и силуэты чужих и наших самолетов. Подготовься отвечать марки и технические данные иностранных автомашин, свои тоже не забудь, всякие там служебные и дорожные премудрости, и — не вообще, а конкретно, со знанием дорог, кяризов, колодцев и рельефа по обе стороны рубежа...
Полковник доверительно взял Ястребилова за пуговицу, приблизился к нему:
— Начальству округа и общевойсковым командирам мы должны так представить твой Дауган, чтобы комар носа не подточил! А если что не знаешь, вон Яков Григорьевич подскажет: тут родился и вырос... Так что ночью проверим, как службу несете, а утречком по холодочку и начнем благословясь с участка первой заставы...
Глаза полковника смотрели из-под пышных бровей озабоченно и вместе с тем весело.
Ястребилов мысленно присвистнул: «Вот это подарок! Да будь комендант Ястребилов семи пядей во лбу, попробуй изучи такой сложный горный участок за тот срок, что он тут. Только экзаменов и не хватало!»
Проводив полковника в отведенную для него комнату, Ястребилов вышел подышать вечерней прохладой, такой желанной после знойного дня.
Что говорить, дал задачу полковник! Будут вместе с Каймановым водить его, коменданта, по участку и объяснять: «Вот это — гора, а это — сопка, это — дорога, а это — пограничная вышка...» Черт знает что! Спрашивается, зачем здесь, в Средней Азии, знать силуэты немецких самолетов, что они, сюда долетят? А проверка службы поста ВНОС? Да они же там сутками спят, делать им нечего.
Авенир Аркадьевич, не находя выхода скверному настроению, все придумывал доводы против унизительного, с его точки зрения, экзамена, придуманного полковником, слушал непривычные и после месяца службы здесь звуки среднеазиатской ночи.
В ауле было тихо, и в этой тишине далеко разносились удары по каменистой земле то ли ломом, то ли мотыгой, потом — шарканье железной лопаты по камням, кто-то выбрасывал комья земли, потом — снова частые звонкие удары...
«Кто это трудится так поздно, людям спать не дает?» — подумал капитан, направляясь к дувалу, от которого по склону сопки уже лепились кибитки аула. С того места, где он остановился, была хорошо видна кибитка Сюргуль, ее разделенный на гряды мелек — земельный участок. Присмотревшись, Ястребилов разглядел во дворе старухи высокую фигуру замкоменданта, неизвестно по каким причинам решившего заняться земляными работами. Кайманов трудился, не обращая ни на кого внимания. Он с силой вгонял кирку в заклеклую каменистую землю, выворачивал ее кусками, а там, где с одного раза дело не шло, снова гвоздил киркой.
Старуха Сюргуль тут же отбрасывала лопаткой к дувалу камни и сухие комья, старательно помогая старшему лейтенанту.
Широкий арык, соединявший водовод с верхней частью мелека, рос на глазах, подбираясь к грядкам.
Ястребилов некоторое время наблюдал за работой Кайманова. Именно этот человек, по мнению Авенира Аркадьевича, «одомашнил» комендатуру. Вот кто виновник того, что сегодня весь день приезда полковника на Дауган пошел кувырком!
— Честь труду, товарищ старший лейтенант! — подойдя ближе, окликнул Якова Ястребилов,
— А-а, товарищ капитан, — отозвался Кайманов. — Спасибо на добром слове. — Он еще ожесточеннее стал гвоздить землю киркой, потом взял лопату и принялся выравнивать наклонные стенки арыка, выбрасывать щебень и камни. — Что ж стоите? Давайте, включайтесь. Тут и осталось всего-ничего...
Ястребилова покоробило от такого приглашения: «В довершение к экзаменам не хватало еще арыки копать».
— Послали бы красноармейцев старухе помочь, — сказал Ястребилов. — Зачем самому-то?..
— Людей нет, — отозвался Кайманов. — Сначала думал послать, а кинулся — посылать некого. Кто из наряда, кто в наряд. Пришлось самому.
— У нас такие дела, не до старухи, — заметил Ястребилов.
— Это верно, — согласился Кайманов, — только у нас всегда такие дела...
Ястребилов подумал, что Сюргуль, возможно, понимает по-русски.
— Если пообещал — сделать надо, — снова принимаясь за кирку, сказал Кайманов. — Для нас ее арык — тьфу, а для нее — вопрос жизни. Так что пытаюсь двумя руками поддерживать пограничный авторитет. Давайте, включайтесь.
«А что?» — неожиданно для себя подумал Ястребилов. Он видел, что работы, и правда, осталось не больше чем на десять — пятнадцать минут. А молва о том, что новый комендант помогал старухе курдянке, отнюдь не повредит...»
Капитан снял ремень, надел его через плечо, поплевал на ладони, взял лопату, принялся расчищать и выравнивать арык.
Старая Сюргуль, потрясенная вниманием Кайманова и Ястребилова, то принималась смеяться, то предлагала выпить тут же, у арыка, зеленый чай, а когда арык был закончен и Кайманов, прорубив последнюю перемычку, пустил по нему воду, всплеснула руками и, метнувшись в кибитку, тут же вышла с двумя парами искусно связанных красно-белых шерстных носков.
— Ай, баджи, баджи, — сказал Яков. — Ну зачем ты? Мы же тебе не за плату сделали арык. Оставь себе. Продашь — купишь, что в хозяйстве нужно, замуж ведь выходишь.
Кайманов отряхнул пыль с сапог, надел ремень, словно между прочим добавил:
— Забыл у тебя спросить, что это жениха твоего, Хейдара, не видно?
Сюргуль что-то сердито проворчала себе под нос.
— Ай, второй день нету его, — сказала она вслух, — поехал в город, надо, говорит, немного денег привезти.
— Никак, поссорились? — с улыбкой спросил Кайманов. — Скоро ли приедет?
— Откуда я знаю? Говорил, будет на текинском базаре табаком торговать. Продаст табак, приедет...
— Когда вернется, скажи — звал я его, дело у нас к нему, пусть зайдет.
— Болды, Ёшка, скажу...
Кайманов весь разговор перевел Ястребилову, тот снисходительно выслушал, рассматривая подарок.
— А мне-то за что? — спросил капитан.
— За уважение к старой женщине, — пояснил Кайманов. — Она говорит: двое мужчин, да еще два таких больших начальника, сделали ей, курдской женщине, арык! За это, говорит, можно отдать все носки, какие только она связала в своей жизни.
— Ну зачем же так много, хватит и одной пары, — рассмеялся Ястребилов.
— Говорит, — продолжал переводить Кайманов, — теперь сам Алла Назар — башлык колхоза будет с нею за руку здороваться. Кстати, я с ним договорился, чтобы сегодня дал воду на ее мелек.
Сюргуль, смеясь и плача от счастья, проводила их до самой ограды. У ограды все трое остановились, прислушиваясь. Башлык Алла Назар не подвел, по водоводу к арыку шла вода.
Опустившись на колени, будто не веря глазам, старуха погрузила обе руки в мутный журчащий ручеек и так и осталась возле своего арыка, бормоча что-то себе под нос, счастливая и растерянная.
— Ну, теперь ей хватит переживаний до утра, — довольный собой и Каймановым, сказал Ястребилов.
Эта история немного развлекла Авенира Аркадьевича, но ненадолго: как ни оттягивай время, а надо садиться на всю ночь за топографические карты участка, а завтра с утра тащиться вместе с полковником на самые дальние заставы комендатуры.
Они вышли на каменистую улочку аула, из темноты донесся цокот копыт по камням, вслед за ним срывающийся мальчишеский голос:
— Яш-улы! Ёшка-ага! Бярикель. Яш-улы!
Кайманов и Ястребилов остановились.
— Это я, Рамазан! Погоди! Большую новость тебе скажу.
Ястребилов уже знал, что «яш-улы» — уважительное обращение, означающее в переводе «большие годы». Включив свой следовой фонарь, с которым не расставался в темное время суток, он направил луч света в темноту, и они увидели шатающегося от усталости ишака, а на нем седого от пыли, словно осыпанного мукой, тощего и поджарого туркменского парня.