— Старший политрук Самохин? — приветствовал комендант Андрея. — Майор Судзашвили. Рад познакомиться. Одну минуту, дорогой. Сейчас закончим нашу приятную беседу, потом расскажете мне подробно, как доехали... Завтракали? Здесь, в коридоре, можно почиститься и помыться. Прошу!..
Андрей сказал, что завтракал на сейнере, а по дороге от порта до комендатуры не так уж и запылился.
— Отлично, дорогой! — воскликнул майор. — Тогда идите смотреть, какой мы получили подарок. Случай исключительный!
Комендант открыл крышки двух небольших чемоданов, доверху наполненных золотыми часами, ожерельями, серьгами, кулонами и другими ювелирными изделиями, поблескивающими золотом, самоцветами, серебром.
— Красиво? А эти вот хозяева чемоданов, патриоты — Иванов Иван Иванович и Петров Петр Петрович. — Майор сделал полупоклон в сторону солидных чернявых граждан в светло-серых тонких костюмах, соломенных шляпах: — Они мне сообщили, что из чисто патриотических чувств собирались этими драгоценностями разлагать иранских капиталистов...
— ?!
— Правильно я говорю? Так или не так?
Этот вопрос майор задал уже двум другим задержанным — короткому и длинному — жуликам, как их мысленно окрестил Самохин.
— Так точно, гражданин начальник! — дружно гаркнули жулики. Неожиданно один из них, маленький и плотный, с тупым выражением низколобого мясистого лица, протянул руку Самохину, представился:
— Митька Штымп.
Андрей не собирался заводить знакомства среди подобной братии и с рукопожатием повременил.
— Вы можете смело пожать эту честную трудовую руку, гражданин начальник, — с пафосом сказал длинный, товарищ Штымпа. — Полных три дня мой друг вправе пожимать руки милиционерам, следователям и даже чекистам. Разрешите представиться. — Он вытянул блеклое невыразительное лицо: — Ардальон Лягва.
— Оригинальные у вас фамилии, — заметил Андрей.
— Прозвища, гражданин начальник, — поправил его Лягва, — фамилий мы с детства не знаем.
«Золотые ручки», — подумал о нем Самохин. Кисть у Ардальона узкая и мягкая, словно бы и без костей. — «Каких только людей не повстречаешь в пути».
— Итак, гражданин Петров и гражданин Иванов, — сказал майор Судзашвили и потряс паспортами перед физиономиями граждан в серых костюмах. — Сами вы патриоты, а вот паспортишки у вас — липа... А?.. Как же так? Такой товар — и ни к черту документы! Теперь-то вы не отрицаете, что чемоданы ваши?
— А как они могут отрицать, гражданин начальник? — рассмеялся Лягва. — Мы их еще в Баку с этими чемоданами надыбали.
«Иванов» и «Петров», бледные, темнобровые, молча смотрели друг на друга.
Самохин ожидал любой реакции от «гражданина Иванова» и «гражданина Петрова», но то, что он услышал, превзошло все ожидания. Один из них встал в позу и с благородным негодованием произнес:
— Это самоуправство! Мы будем жаловаться военному прокурору, какими методами здесь пользуется комендатура! На фронте люди кровь проливают!..
— Подождите, господа, — остановил его комендант, — не вам про фронт говорить. Нам ваших разговоров уже вот так хватит. — Повернувшись к солдатам-конвоирам, жестко приказал: — Увести!
К удивлению Самохина, увели только респектабельных «ювелиров», а Штымп и Лягва, съедая гражданина начальника глазами, остались.
Майор махнул им худой волосатой рукой:
— Брысь! С человеком поговорить надо! Чего стоите? Оба жулика истово повернулись налево кругом и вышли.
Судзашвили проводил их усталым взглядом.
— «Завязали» ребята, — пояснил он. — Без принуждения явились третьего дня. «Надоело, говорят, филонить, хотим на государство работать, в фонд обороны». — «Слушай, говорю, как вы будете работать? Вы в жизни никогда не работали?» — «А вот, — говорят и ставят на стол чемодан денег, — один фрайер, говорят, с этими башлями хотел в Иран махнуть, а мы его огладили». Как хочешь рассуждай, дорогой, — переходя на «ты», продолжал майор, — если тебе чемодан денег принесут, потом ювелирный магазин в двух чемоданах и все — в фонд обороны, будешь ты их сажать? Военкому сообщил, тот третий день в затылке чешет: «Черт бы, говорит, побрал тебя с твоими рецидивистами! Откуда взялись на мою голову? Призови их в армию, будут только жрать да сачковать. За всю жизнь небось ничего, кроме карт, в руках не держали».
— А вы их поставьте на КПП к хорошему старшине-сверхсрочнику, будут контрабанду за милую душу вылавливать. У них же нюх на своего брата — жуликов! Квалификация!
Майор Судзашвили ревниво прищурился:
— Вы думаете, вы умный, а мы с военкомом дураки? Думаете, у нас такой мысли не было? Звоню вчера военкому, спрашиваю: «Что, мне их награждать или за решетку сажать? Присылать к тебе на призывной пункт или не надо?» А он: «Пусть пока у тебя в своем штатском работают. Нечего военную форму позорить. В своем им и на охоту удобнее ходить». Ну ладно, это наши внутренние дела, вас не касаются... Давайте лучше обедать. Прошу! Скажу сразу: шашлыка нет, грузинское вино есть, спирт есть, консервы есть. Свежей рыбы повар нажарил.
— Товарищ майор, — воспротивился Самохин, — мне надо ехать...
— Одну минуту, дорогой, — остановил его Судзашвили. — Всем надо ехать. И расскажу, как ехать, и отправлю. Не каждый день приходится с фронтовиком за одним столом посидеть.
— Товарищ майор!..
Судзашвили жестом остановил его, открыл дверь в соседнюю комнату, пригласил подойти ближе. В глубине пристройки стоял простой деревянный стол, для военного времени роскошно сервированный консервными банками, тарелкой с жареной рыбой, бутылкой с вином.
Комендант постучал костяшками пальцев в открытую дверь.
— По эту сторону этих досок, — он обвел взглядом выпуклых глаз дежурную комнату, — я — товарищ майор, комендант Красноводской погранкомендатуры. По ту сторону двери для своих друзей я — просто Шота, ибо в самую трудную минуту найдется еще одна минута, чтобы выпить за нашу победу над врагом! Если я еще и там буду «товарищ майор», вы сами сделаете мне из этих досок гроб и скажете: «Был здесь такой товарищ майор Шота! Вечная ему память!»
Ничего не поделаешь, приходилось соглашаться. Но не успели они отдать должное угощению, как на пороге появился старшина:
— Товарищ майор, вас просит к аппарату Кызыл-Арват.
— Падажди, дай поговорить...
— Товарищ майор, срочно.
— Вай, что ты пристал? Ты, старшина, самый вредный человек на земле! Покою не даешь!
Судзашвили долго препирался с кем-то по телефону, доказывая, что ему совершенно необходимы любые вагоны, что станция забита воинскими грузами, не говоря о станках и оборудовании эвакуирующихся заводов. Наконец он положил трубку на аппарат.
Телефон тут же зазвонил снова.
— Старший политрук Самохин? — переспросил Судзашвили. — Да, у меня. Хорошо. Передаю трубку.
Самохин с удивлением смотрел на него: кто мог знать, что он здесь, в Красноводской комендатуре?
— Тебя, Андрей Петрович, — сказал Судзашвили. — Этот вредный полковник и здесь тебя нашел.
Андрей с некоторой настороженностью взял трубку.
— Самохин? Андрей Петрович? — донесся чей-то далекий голос. — Полковник Артамонов, начальник отряда, говорит. Слушай, Андрей Петрович. Бери ты за горло коменданта, пусть дает любой транспорт, срочно выезжай. Хоть на паровозной трубе, но только поскорей. Жду тебя на Дауганской комендатуре. Доехал-то хорошо? Ну, ладно. Смотри, не задерживайся! Выезжай срочно, не медли ни минуты!
Мембрана кричала на всю комнату, Судзашвили слышал весь разговор.
— Смотри, — сказал он меланхолически, — совсем чужой полковник, сидит где-то в Ашхабаде и тот за горло берет... Ладно... будем выполнять приказ. Раз ехать — значит ехать. Всем надо ехать! Одному мне не надо. Ни на какой паровозной трубе ты не поедешь. Если даже на специальный тепловоз тебя посажу, скорей в Ашхабаде не будешь: колея одна, поезда друг за дружкой, от разъезда до разъезда, встречные пропускают. Если хочешь, за пакгаузом машина-полуторка стоит из Кызыл-Арвата. Вагоноремонтный завод присылал к морю бригаду на заготовку рыбы. Машиной скорей доедешь, а там уж считай — полдороги, свой брат — погранки до Ашхабада быстро довезут.