Андрей сделал вид, что перепугался.
— Как я разрешу? Тебя же кровники могут убить! Кто будет отвечать?
— Никто не убьет, — уверенно сказала Сюргуль. — Теперь там ваши солдаты. У меня есть племянник, он повезет. Лошадь, тележку даст, ружье возьмет.
— Нет, нет, не могу. Какое ружье? Из винтовки с горы бандит стрельнет, достанет его твое ружье?
Андрей старался показать, что просьба Сюргуль поставила его в тупик. Та начала горячиться.
— Ёшка сказал, — возразила она, — проси любую награду. А почему ты через гулили домой меня не хочешь пустить? Вот вы какие начальники! Не дашь пропуск, я на тебя твоему полковнику жалобу напишу!
Андрей сделал вид, что ему не хотелось бы осложнять свои отношения с полковником из-за жалобы Сюргуль. Наклонившись вперед и заговорщически поглядев по сторонам, он негромко спросил:
— Тебе очень надо ехать?
— Душа горит!..
— Ну ладно, хорошо, — подлаживаясь под местные интонации, ответил он, — дадим тебе пропуск.
— Племяннику моему тоже давай, — так же заговорщически сказала Сюргуль. — Старая я теперь стала, самой уже не управиться с лошадьми...
Когда вернулся из города Кайманов, Андрей встретил его и рассказал о своих переговорах с Сюргуль.
— Ну, что ты понял из всего этого, Яков Григорьевич? — задал он вопрос, который часто задавал ему в подобных случаях сам Кайманов.
Тот ответил не сразу.
— Понял, что неспроста вздумала петлять наша Сюргуль. И не сама она это придумала. Всего подозрительнее то, что у них вроде все должно пойти по нашему плану точно так, как намекнул Хейдар Фаратхану. Неясна еще эта история с исчезновением Оразгельдыева. Ушел — как в воду канул...
— Полковник просил информировать его обо всем в любое время дня и ночи, — напомнил Самохин.
Посовещавшись, оба решили доложить Артамонову немедленно.
— Поначалу мне тоже не понравилась такая покладистость Фаратхана. Что, думаю, такое с ним? Не такой же он дурак, чтобы доверить Белухина шибко хитрой, но не шибко умной старухе. Ну а когда навел справки по другим каналам, дело прояснилось. Начальник вашего лейтенанта Овсянникова кое в чем проинформировал меня. Овсянников напал на след Белухина и докопался до истинного решения, но в своем плане совсем не имеет в виду участие нашей уважаемой Сюргуль...
— Что ж он нам-то ничего не сказал? — спросил Самохин.
— В том-то и дело, что сказал, только не вам, заместителям, а самому товарищу коменданту. А тот — молчок. Если разобраться, — продолжал Артамонов, — оно так и положено. А вот то, что Ястребилов вас не информировал, это уже худо. Один хочет всю границу закрыть, самолично всех немецких шпионов переловить. Кстати, что нового насчет Оразгельдыева?
— По некоторым сведениям, товарищ полковник, — ответил Самохин, — Оразгельдыева пригрел вместе с лошадьми сам главарь захваченной нами каракумской банды — Аббас-Кули. Больше ничего разузнать не удалось.
— Ладно. На нет и суда нет, — отозвался полковник. — Хотя должен заметить, чекисты вы лихие, а вот не только не узнали, что сказал Клычхан вашему Оразу, но и самого Оразгельдыева прозевали. А? Как же так? Воспитывал, воспитывал — и воспитал на свою голову?.. Ну, ладно, действуйте, — сказал Артамонов. — Я лично считаю, что подключение нашей уважаемой Сюргуль ко всей этой истории не больше, чем отвлекающий маневр. Задача — разгадать основной ход. Может быть, он и несложный. Постарайтесь все-таки поговорить на эту тему с лейтенантом Овсянниковым.
ГЛАВА 7. ДУШЕВНЫЙ РАЗГОВОР
Несмотря на крайнюю занятость в закордонной комендатуре, Ястребилов сумел выкроить время, чтобы принять участие в отправке команды медсестер на фронт.
Усилиями его заместителя по снабжению Гречихи столы в помещении клуба были уставлены бутылками с виноградным вином, тарелками с фруктами и даже сочным шашлыком из мяса только что убитого архара.
На торжественных проводах Ястребилов попросил быть всех начальников с женами, пригласил даже командование отряда, но полковник Артамонов, сославшись на занятость, отказался приехать, а начальника политотдела не было в управлении: выехал за кордон.
Обстоятельство это нисколько не огорчило Авенира Аркадьевича. Так уж получилось, что на торжественном вечере он оказался старшим по должности и по званию, а потому с полным правом и немалым удовольствием занял председательское место.
Самохин получил от бригадного комиссара приказ тоже быть на проводах и нести полную ответственность за то, чтобы все было торжественно и сердечно.
Со стаканом, наполненным золотистой влагой, Ястребилов поднялся со своего места, которое занимал во главе стола, начал торжественную речь:
— В трудное для нашей Родины время провожаем мы вас, дорогие девушки, на Западный фронт. Можно с уверенностью сказать, что многие из нас очень скоро последуют за вами, и мы встретимся уже не под Вязьмой и Смоленском, Калугой и Можайском, где сейчас остановлены гитлеровцы, а на подступах к самому логову фашистского зверя — Берлину... Миф о непобедимости гитлеровской армии развеян раз и навсегда. Вы, наши боевые подруги, отныне будете наравне с мужчинами бороться за нашу победу над врагом...
Самохин подумал, что слишком много предстояло еще сделать, чтобы действительно дойти до Берлина, завоевать победу. Но весть о поражении немцев под Москвой была настолько ошеломляющей для всего мира, что удержала от вступления в войну Турцию и Японию. Каждый наш солдат теперь твердо верил, что гитлеровскую армию можно бить и гнать с нашей земли.
Это обстоятельство Ястребилов тоже упомянул в своей речи, выразив уверенность, что появление девушек на фронте еще больше вдохновит на подвиги наших ребят, а сами девушки тоже не уступят в мужестве и героизме.
Андрей поискал глазами Марийку, встретился с нею взглядом, приветливо кивнул ей, заметив, что она смотрит на него так, как будто хочет о чем-то спросить.
Марийка уезжает, но что делать? Он не может сказать ей ничего определенного...
Рядом с капитаном сидела бывшая медсестра Клава. Самохину уже было известно, что Ястребилову удалось зачислить эту Клаву секретарем-машинисткой в штат комендатуры.
— Дорогие наши сестрички, — продолжал соловьем разливаться Ястребилов. — Сегодня ваш вечер, танцуйте, веселитесь. Может быть, вспомните когда-нибудь на западных рубежах нас, охраняющих здесь границу. Мы будем ждать ваших писем, а если кому-либо удастся поехать вслед за вами, будем искать вас на всех фронтах Великой Отечественной войны...
Красивое лицо капитана сияло вдохновением, большие голубые глаза при вечернем свете казались темными, каштановые усики курчавились над верхней губой.
Девушки, сидевшие за столами, перебрасывались шутками, отвечали репликами расточавшему обаяние Ястребилову. На эстраде появился баянист, все тут же поднялись со своих мест, принялись сдвигать к стенам столы, убирать стулья.
К Самохину подошла Марийка, негромко сказала:
— Андрей Петрович, я хотела бы с вами поговорить.
— Пожалуйста, — с готовностью ответил тот.
— Не здесь. Если это удобно, лучше выйдем.
Ястребилов, увидев, что они уходят, воскликнул:
— Ай да Андрей Петрович! Пугал проповедями, а сам времени не теряешь!
Кровь бросилась в лицо Марийке, но она, ничего не ответив, вышла на крыльцо комендатуры.
Нагретые за день камни отдавали тепло, легкое движение горячего воздуха доносило со стороны конюшни острый запах лошадиного пота. В ауле брехали собаки, доносились шаги, негромкие голоса, цокот подков по каменистым тропинкам.
Самохин и Марийка остановились на открытой террасе, окружавшей здание клуба.
— Это, наверное, действительно нехорошо, что мы так вот вышли, — сказала Марийка, — но мне необходимо вам что-то сказать.
Она замолчала, затем, собравшись с силами, решилась:
— Андрей Петрович, фронт есть фронт. Может быть, мы никогда больше не увидимся. Вы умный человек, и вы, конечно, понимаете, почему я здесь, почему я вас нашла...