— Я скажу! Я всем скажу! — вытаскивая из-за отворота халата сложенную в несколько раз затасканную газету, проговорил Ащир. — Ты, Клычхан, всем раздавал этого кара-курта. — Он ткнул пальцем в то место, где рядом с названием жирным пауком была обозначена свастика: — Ты требовал, чтобы мы вербовали людей для твоих кровавых дел! Вот он твой кара-курт! Так мы поступаем с ядовитыми гадами!
Ашир разорвал газету, бросил ее к ногам Клычхана.
— Он все врет, правоверные! — в ярости закричал Клычхан. — Он предает революцию!
— Твоя революция еще не началась, а горе уже входит в наши дома! — продолжал Ашир. — Советы пришли, и триста тысяч мужчин вернулись к своим женам, невестам и матерям. А ты хотел их на смерть послать? Хотел устелить ими путь Гитлера в нашу страну? Но мы не отдадим своих сыновей за твоего Гитлера, будь он проклят и будь проклят ты сам!
Поднялся шум, в задних рядах вспыхнула перестрелка, но тут же стихла. В центре круга, не вмешиваясь, но готовые ко всему, стояли пограничники, наблюдая, как пытались навести порядок люди Фаратхана. Перед Андреем мелькнуло на миг его налитое плохо скрываемой злобой лицо, заметил старавшегося вырваться Клычхана, но не видел стоявшего перед ним Ашира, которого почему-то уложили рядом с залитым кровью Оразгельдыевым. Обоих спешно перевязывали врачи Махмуд Байрамов и санинструктор Скуратович.
К полковнику наконец-то продрался растрепанный, в растерзанной рубахе с оторванными пуговицами переводчик Вареня´.
— Товарыщ полковник! Узнав! Треба швыдче! Бо замордують их хваратхановы каты! Четверта хата з другого краю Хваратханова аула! Там Хейдар! Мои знакомци мени правду сказалы! Ичан, мабудь, теж там!
— Давай, Андрей Петрович, — распорядился полковник, — в твоем распоряжении взвод под началом сержанта Гамезы, скачите туда.
Андрей был уже в седле. Спустя минуту он уже скакал во главе небольшого отряда по направлению к аулу.
Спешились у четвертого от противоположного конца улицы дома, окруженного пристройками, навесами от солнца.
Во дворе два дюжих молодца в халатах и тюбетейках с невозмутимым видом укладывали возле дувала корявые стволы саксаула.
Андрей понял: сторожа. Гамезе приказал обыскать все помещения. Когда тот доложил, что ни Хейдара, ни Ичана нигде нет, приказал:
— Разбирайте саксаул.
За дровами, прямо в стене дувала, открылась небольшая дверца, за ней — глинобитная пристройка.
Самохин распахнул дверцу, увидел бледного, крайне изможденного старика, зажмурившегося от яркого света, с трудом узнал в нем Хейдара.
Держась за косяк двери, Хейдар сделал шаг навстречу Андрею, нерешительно остановился, боясь поверить в спасение. Самохин обнял его, почувствовал под руками костлявые лопатки, высохшее от недоедания и горя тело, бережно вывел Хейдара из землянки.
— А где Ичан? — заглянув в мазанку, спросил Андрей.
Хейдар с трудом открыл глаза, посмотрел в лицо Самохину, смахнул застрявшие в уголках глаз и глубоких морщинах слезы. Опустив голову, он некоторое время молчал, наконец негромко сказал:
— Очень сильно били Ичана... Ни слова не выбили... Легкие у него слабые... Был бы поздоровее, может быть, пожил бы еще наш Ичан...
Москва — Ашхабад — Москва
1965 — 1969 годы