Я – это я и только я. Я должна быть другой. Дитя, объявшее расплывчатую идею, скоро начало понимать «отличный» как «превосходящий всех остальных». Но когда я выросла, я освободилась от невинных, но ограничивающих останков детских мыслей. Каждый год мое тело взрослело, и каждый год я хранила секрет, обманывая всех вокруг, убеждая их, что я нормальна; хотя внутри мое различие с другими детьми с возрастом лишь увеличивалось.
Успехи в учебе никогда не были моим путем к становлению особенной. Я хотел большего – быть отличной во всем. Это не значило «лучшей во всем». Но и не значило быть слабой. Просто иной. И это был импульс, который заставил меня разорвать многие соединения. Ведомая им, я вредила людям, отчуждала себя, иногда даже заставляла их бояться меня. И он делал меня счастливее, позволял выпустить пар. Мои друзья, мои учителя, даже мои родители всегда дарили мне странную отдаленную похвалу, которая всегда преследует тех, кто явно перестарался. И благодаря всему этому какой-то странный мир воцарялся в моей встревоженной душе.
Было время, когда я почти чувствовала, будто что-то другое владело мной, что-то, что желало вернуться к и первичному Истоку, предопределенному до моего рождения. Как дитя, следовавшее этому желанию, я никогда не могла судить о его правильности. Я только знала, что если подчинюсь ему, то мое желание стать иной воплотится в реальности.
Нечто иное. Нечто, неспособное жить с другими. Нечто, способное лишь ранить. И я пыталась обмануть себя, думая, что это мне выгодно. Но в итоге это не какая-то царственная фигура вытряхнула меня из этого ступора. Это случилось само по себе, почти незаметно для меня.
Почему ты тут совсем одна, Азака? Скучно играть одной. Пошли домой. Скоро совсем стемнеет.
Это был только один мальчик.
Я всегда была одна, и потому что я позволяла себе верить, что так лучше, я ненавидела его. Но он всегда шел за мной, всегда тащил меня играть в его игры. Когда даже родители отдалились от меня, он всегда был рядом, дарил смех. Он говорил со мной просто так. Поначалу я думала, что у него с головой не все в порядке, но он все равно хватал меня за руку и вел домой. Только он мог так делать. Все-таки он был моим братом.
И тогда я позволила себе надеяться, что дистанция, созданная ради бытия другой, позволит ему задуматься над мыслью, пусть даже несерьезной и мимолетной, что я не ребенок его семьи, что я иной крови. Он всегда должен быть отдален от меня, чтобы взрастить эту мысль. И хотя идея пронзала мое сердце, как шип, я осознала, что потратила много дней на свою одержимость.
Я следовала за братом глазами, куда бы он ни шел. Он никогда не гонял страшных собак, не защищал меня от упреков родителей, не спасал от утопления в реке. Но в итоге мне пришлось признать, что однажды симпатия переросла в любовь. И это заставило меня ненавидеть его еще сильнее. Потому что как я могла чувствовать столь иррациональную любовь к нему? Но не важно, как сильно я отрицала это, я ничего не могла с собой поделать. И обнаружила, что уже жду тех моментов, когда он позовет меня. Для ребенка, которым я была, презрение могло быть лишь эхом моего одиночества.
Как много раз я пыталась собрать волю в кулак и извиниться перед братом? Я смотрела на него сверху вниз так долго, но не могла высказать извинения. Он позволил мне познать что-то лучшее, но ребенок, отбросивший то, что считала шлаком, обнаружила, что не может произнести простые слова благодарности.
Иногда я думаю, что мой брат сделал со мной. Он не пытался устраивать проповеди, а если бы попытался, то обнаружил бы, что я готова. Казалось, полностью изменились чувства без причины, любовь без начала. Но нет. Должна быть причина. Я просто потеряла ее, забыла о самом важном. И я должна вспомнить, так что я снова смогу начать верить в себя, и поверить, что эта любовь – реальна и истинна. И когда это случится, может, я смогу, наконец, в первый раз в жизни извиниться, пусть даже это будет очень неловкое извинение.
– Просыпайся, Азака. Ты простудишься.
Я знаю этот голос. Голос скорее мужчины, чем женщины, и когда я слышу его, я медленно открываю глаза. Кто-то держит меня за спину, помогая мне подняться, одновременно глядя мне в лицо. Рука, удерживающая меня, тверда и холодна. Мое зрение все еще расплывается, но я уже более-менее вижу, что уснула в каком-то коридоре, и кто-то пытается разбудить меня.
– Мики… – начинаю шептать я, но быстро одергиваю себя, когда вижу, чьи черные волосы нависли надо мной. Я и Реги Шики оба замечаем имя, которое я собиралась произнести, и вглядываемся друг в друга достаточно долго, чтобы нам обоим стало некомфортно.