Я изнывал, мне ужасно хотелось рассказать Конни о своем смятении, открыть ей все и просить у нее помощи, чтобы вместе развязать мучительный узел, но боялся спровоцировать небольшое побоище. И вместо того чтобы проявить мужественную честность, как хорек, вынюхивал хоть что-нибудь, что могло бы рассказать об отношении Эмили ко мне.
- Я водил маму на выставку Матисса, - сообщил я однажды.
- Знаю, - сказала Конни. - Она в восторге.
- Ей повезло в жизни. Она выглядит совершенно счастливой. Удачный брак.
- Да.
Пауза.
- Ну, и... она тебе что-то рассказывала?
- Сказала, что вы потом чудесно поболтали. О ее фотографиях.
- Точно. - Пауза. - А еще? Обо мне? В смысле, я чувствую... Может, я начинаю ей надоедать?
- Да что ты, нет. Она тебя обожает!
- Правда?
- Дэнни проводит все больше времени с отцом, и ты в каком-то смысле заменяешь ей сына.
- Сына? - разочарованно переспросил я.
- Я думаю, маме хотелось бы, чтобы сын так же интересовался ее занятиями, как ты. Чтобы он был ей настоящим другом. И более склонен к размышлениям. Лучше понимал ее творческую натуру. Я думаю, ты для нее играешь именно такую роль.
В тот вечер я в гадком настроении сидел перед телевизором рядом с Конни, а мое тело рвалось с исступленной нежностью прижаться к женщине, которая явно считала меня не более опасным, чем собственный сынок. Или нет? Может, все это только домыслы Конни? Разве Эмили не была бы потрясена, узнай она, что мужчина, который значительно ее младше, находит ее великолепной, сексуальной, привлекательной и мечтает вступить с ней в отношения, мало похожие на родственные? Разве так уж невозможно, чтобы женщина ее лет, в особенности если она не встречает в муже отклика на глубинные потребности ее души, благосклонно отнеслась к пылкому влюбленному? И не придаю ли я с моими мещанскими предрассудками слишком большого значения тому обстоятельству, что живу с ее дочерью? В конце концов, случаются и более невероятные истории. Естественно, среди художественно одаренных натур. Мне необходимо было еще раз все взвесить и покончить с сомнениями, которые уже превратились в одержимость. Еще чуть-чуть, и я бы не выдержал; пришло время либо действовать, либо выкинуть все из головы. Я решил действовать.
Победоносные кампании прошлого подсказали наилучшую стратегию. Следовало заманить Эмили в "Трейдер Викс"4, укромную сумрачную полинезийскую пещеру наслаждений, где в многообещающих темных уголках обманчиво легкие ромовые коктейли быстро выпускали разъяренное либидо из его темницы. Пара "Май-Тай", и сдается любая. Рука на колене. Внезапный неумолимый поцелуй. Переплетенные пальцы. На чары волшебного пунша можно положиться, осечек не бывало. А если ошеломленная жертва отстранялась, высоко подняв брови, можно было изящно дать задний ход, списав все на воздействие туземных напитков. "Прости меня, - мог оправдаться я, - у меня поехала крыша от этого зелья. Не соображаю, что творю".
Все, время светской болтовни прошло, думал я. Я люблю сразу двух - не такая уж невиданная ситуация. Они оказались дочкой и матерью? Тем заманчивее! Я был близок к нервному срыву. Меня переполняла самоуверенность; но, вынужден признать, в конце концов все произошло не совсем так, как было задумано. Да, однажды холодным февральским днем мы с Эмили действительно зашли в "Трейдер Викс". И мы смотрели друг другу в глаза, потягивая из высоких бокалов белые пенистые напитки, в которых под маленькими соломенными зонтиками плавали кусочки ананаса, и жизнь виделась нам во все более розовом свете - но этим дело и ограничилось. Ограничилось потому, что, хотя моим природным инстинктам была предоставлена свобода, я понял, что сломаю Конни жизнь. И моя грязная совесть - а вернее, возвратившийся здравый смысл - не позволили мне отработанным движением положить руку на колено Эмили Чейзен и удовлетворить свои темные страсти. Я вдруг осознал, что я просто безумный фантазер, который на самом деле любит Конни и ни за что не станет рисковать, чтобы не причинить ей боли, - и пришел в себя. Да-да, Харольд Коэн оказался более приличным типом, чем можно было предположить. И любил свою подружку гораздо сильнее, чем он сам считал. Историю с Эмили Чейзен следовало сдать в архив и забыть навсегда. Как ни мучительно было подавить влечение к матери Конни, я полагался на рассудок и здравый смысл.
В завершение чудесной встречи, апогеем которой должен был стать яростный поцелуй сочных, манящих губ Эмили, мне подали счет, и я сказал себе: кончено. Смеясь, мы вышли на улицу, заметал снежок, я проводил Эмили до ее машины и смотрел, как она уезжает в Коннектикут; мне же предстояло вернуться домой к ее дочери с новым, более глубоким чувством к той, что по ночам делила со мной постель. Жизнь действительно сущий хаос, думал я. Чувства так непредсказуемы. Как могут люди прожить вместе сорок лет? Вот настоящее чудо, не то что заставить расступаться воды Красного моря, хотя мой отец по наивности считает последнее большим достижением. Я поцеловал Конни и признался в глубине своих чувств. Она ответила тем же. Мы легли.