— Да ты, я вижу, святейший Мина, ничего толком и не понял. — Негр внезапно рассмеялся, неестественно белыми показались его зубы на чертом овале лица, и сжатая в кулак черная рука стремительно взметнулась по направлению к громаде изваяния. — Добродетели твои нужны слабым. — С ладони Гернухора беззвучно слетела фиолетовая молния и, ударив в лицо Сфинкса, страшным образом преобразила его. — Вот видишь, в мире все решает сила. Я хочу, — негр задумчиво посмотрел на облако пыли, медленно оседавшее к каменным лапам изуродованного исполина, чтобы мой старший сын Инху поставлен был наместником Египта Нижнего, дочь Тбубун стала женою фараона, а мне, давно носящему печать Птаха, пришла теперь пора божественному благоволенью внять и сделаться в его обители Верховным жрецом.
На мгновение что-то набежало на добела раскаленный солнечный диск, и оба собеседника удивленно подняли глаза к небу — известно всем, что в это время года над Египтом облаков не бывает, — однако, ничего не заметив, они взглянули друг другу в зрачки, и фараон негромко произнес:
— Гернухор, ты осквернил наследие Гермеса, и твое зло к тебе вернется.
— Уж не с твоей ли помощью? — Негр вторично рассмеялся и, повернувшись, направился к своей колеснице. — Ведь ты не забыл, что мы всегда были равны, а теперь у меня есть кольцо. Лучше думай о моих словах — через три восхода я все возьму сам.
Глубоко вздохнув, фараон молча устремил свой взгляд ему в затылок, и, повинуясь непонятной силе, Гернухор обернулся:
— Готовься к свадьбе, царь.
В этот миг, взметая тучи пыли, взмахнул своим крылом обжигающий ветер хамсин. Испуганные лошади запрядали ушами, и внезапно, видимо вдобавок ко всему учуяв змею, вороной жеребец, впряженный в колесницу Гернухора, яростно захрипел, встал на дыбы и тяжело опустил переднее копыто на голову хозяина.
Удар был страшной силы — череп негра, подобно переспевшему ореху, раскололся надвое, острые осколки кости глубоко вонзились в податливую желтизну мозга, и, прижав окровавленные ладони к раздробленному затылку, раненый упал ничком на безжизненный рыжий песок. Тем временем змея, как видно, была уже далеко. Похлопав сразу успокоившегося жеребца по шее, фараон ногой, обутой в высокую сандалию из золоченой кожи быка-хака, перевернул скрюченное тело набок.
Все лицо Гернухора было залито кровью, однако внезапно веки его затрепетали, голову судорожно прижало к груди, и едва только толстые губы умирающего скривились в презрительной усмешке:
— Я еще вернусь, — как глаза его широко раскрылись и неподвижно уставились закатившимися белками в ярко-голубое небо.
«Готов, холодный». Стараясь ничего не пропустить, Савельев подобрался к месту действия совсем близко, а фараон, совершенно не замечая его присутствия, вытащил висевший на боку тяжелый меч из кости Тифона — железа — и вскоре надел кольцо убитого на свой указательный палец.
— Хвала тебе, Гермес Триждывеликий, — уголки губ владыки Египта подергивались, — ты сам сделал то, что было на сердце моем. — Поймав полированной поверхностью клинка солнечный луч, он послал его отражение в направлении пальмовой рощи, где располагалась царская свита.
Сейчас же из-за стволов бешено вылетела колесница, и погонявший каурого ассирийского жеребца могучий воин в железной броне, привезенной из дальних северных стран, уже через минуту низко склонился перед фараоном:
— Повелевай, Властелин двух миров.
Это был начальник личной охраны царя, носитель опахала по его правую руку, Тети, возвеличенный из простых сотников за доблесть, трижды помноженную на преданность и готовность выполнить любой приказ.
— Тело сожги, а останки развей. — Фараон указал своему телохранителю на изуродованный труп Гернухора. — Пусть его тень Ка тысячу лет блуждает без пристанища и жрет пепел со своего кострища.
— Да, господин. — Носитель опахала Тети, сделав вид, что ранее покойного никогда не видел, ловко накинул ему на ногу ременный аркан, приторочил другой его конец к своей колеснице, и, подняв облако пыли, владыка Египта со своим начальником охраны под бешеный стук лошадиных копыт стремительно исчезли вдали.
«…Волхвы, шутить не могите с князьями», — совершенно неожиданно Савельеву на ум пришла строка из наследия Александра Сергеевича, может быть, оттого, что в камуфляжных бакенбардах он сам, говорят, здорово был на классика похож. Юрий Павлович понял, что начинает просыпаться. Последнее, что он увидел в своем сне, была какая-то хищная птица, с громкими криками потащившая отрубленную фараоном руку Гернухора в бездонное голубое небо.