— Командир, мы не смогли пройти. Везде посты хачиков, — вскочил на ноги Низами. Мы не сможем прорваться к Ширлану, так что надо уходить в направлении Лачин. Мы сделали все, что в наших силах, — он говорил, все больше распыляясь, но полковник не слушал его. Его мысли были там, в деревнях Ширлан и Косалар, где остались старики, дети, женщины.
После падения Шуши, никто не предупредил население горных селений, чтоб они уходили. Об этом он узнал накануне, от беженцев, вышедших к его постам по дороге в Лачин, когда планировал прорваться с немногочисленной группой в Зараслы и оттуда атаковать армян, засевших на высотах Большого Кирса.
«Если ты не спасешь людей от беды, будешь, проклят навеки», — мысли не давали покоя полковнику. Казалось, что нет больше сил, и желания бороться.
Если не помочь жителям и не вывести их через горы, то хачики окружат и возьмут в кольцо села, и тогда будет хуже, чем дашнакские зверства в Ходжалах.
— Что же делать, что? — в который уже раз за последние сутки, он задавал себе один и тот же вопрос, только не находил ответа. Вот теперь и разведчики принесли тревожные вести.
— Сядь Низами, не мельтеши.
— Эх, закурить бы сейчас, — будто других проблем сейчас у него не было, сказал он в сердцах.
Второй из разведчиков, Босс молча протянул сигарету, и тут же отвернулся.
— Интересно, боится вопросов, или еще хуже, думает, — «а вдруг командир не поверит, что пройти не смогли».
— Эх, Босс, знал бы ты, что я сразу все понял, как только увидел вас.
— Хоть нетерпелив Низами, но в голосе его нет дрожи, да и у тебя Босс, руки не дрожали, когда протягивал сигарету. Трусости нет в тебе, это точно. Не зря ты чемпион страны по боевому самбо. Родом ты из великих потомков прославленного сына нашего народа Ази Асланова, о подвигах которого слагали легенды. Да разве вам скажешь об этом?
Бойцу-то что? Он пошел, посмотрел, сунулся раз — два, вернулся, доложил. А ты, командир, думай, отдавай приказ, ищи выход из положения там, где его, казалось бы, нет вообще.
— Садитесь ближе, братья мои, — сказал полковник, чтоб как-то сгладить создавшееся неловкое положение. Это обращение было не проявлением его слабости или панибратства. Последние бои за город Шуша, действительно, сблизили их; отношения между бойцами, оставшимися в живых, можно было назвать братскими.
— Низами, как ты думаешь? — он остановил взгляд на старшем лейтенанте, — а что, если группами, по 5–7 человек сделать попытку просочиться. Тогда будет хоть какой— то шанс, если одна из групп прорвется к Ширлану и поможет сельчанам.
— Посты впереди отвлечем, они и прорвутся.
— Мне все равно, — с ухмылкой сказал Низами, — ты командир, приказывай, все равно помирать, так уж, лучше в бою, чем сорваться в пропасть в горах.
— Ты это, — полушутя полувсерьез, полковник обратился к лейтенанту, — раньше времени не умирай, а то хоронить негде, везде скалы, так что потерпи уж до хорошей земли.
— Командир, одну группу я могу повести, — хлопая длинными ресницами, — предложил Босс.
— Тогда вторую возьми ты, Низами — договорились?
Молчаливые взгляды разведчиков, спрашивали, — а кто отвлекать будет?
— Первым пойду я сам, с сумгаитскими ребятами, ты Босс, возьмешь с собой Гагулю и Хамбабу, они надежные пацаны. Низами, с тобой пойдут Видади Рустамов и Пярвиз, оба афганца, они не подведут, остальных бойцов разделим на три группы, поровну.
— Встретимся у села Ширлан. Кто из вас туда дорогу знает? Разведчики молчали, потупив взгляды.
— Так понятно, — многозначительно прошептал полковник, — никто! вот это уже лучше, — он не смог скрыть иронии в голосе.
— Вот и хорошо, значит, не заснете на ходу, — он улыбнулся, краешком обветренных и потресканных губ.
— Слушайте внимательно, мужики, есть один ориентир, запоминайте. Как только спуститесь в лощину, держитесь правой стороны, пройдете с километр, там огромный валун его пропустить невозможно, вот от него начинайте подъем влево в гору. За вершиной только одна деревня, вот она и есть Ширлан, там спросите дорогу на Косалар, дальше по обстановке.
— Буди ребят Босс, только тихо! — приказал он разведчику.
— Низами со мной, — услышав свое имя, Низами как будто бы вздрогнул, или это показалось полковнику, он не мог сразу понять. Но что-то екнуло под сердцем.
— Третью ночь не спит, наверно закемарил, пока стоял, а может, свою дочурку вспомнил. Виду не подает, что волнуется — нормально значит.