В эти ранние часы на вокзале никого не было. Только станционный дежурный, который выходил встречать поезд, все махал своим желтым флажком, будто молодая красавица, желающая своему добру молодцу, счастливого пути, он смотрел в след уходящему состава.
— Где же мои закадычные друзья, интересно, чем занимаются? — подумал суворовец, и не найдя ответа на свой вопрос, подхватил портфель и направился к вокзалу.
Снег скрипел под ногами. На душе было весело, радостно.
Когда до вокзала оставалось метров 25–30, из-за привокзальной водонапорной башни вышли трое молодых сельских ребят, о чем-то споря.
Суворовец замер, комок подкатил к горлу, глаза заслезились. Навстречу ему шагала его родная троица.
«Твердый» — худой, как жердь. В тонком осеннем пальтишке, с поднятым воротником и бессменной кроличьей шапке.
«Муха» — пижон, в модном демисезонном полупальто, с красивым мохеровым шарфом на шее. «Орел» был одет, как всегда, в отцовский полушубок, в лохматой кроличьей шапке. Троица, о чем-то спорила и жестикулировала руками. Подойдя, шагов на пять к суворовцу парни остановились, и стали внимательно разглядывать незнакомца. Черная шапка со звездой, такая же черная шинель, с алыми погонами, на которых блестели три буквы СВУ, кожаный ремень, со сверкающей пряжкой, начищенные до блеска ботинки, напоминали им картину из учебника «Родная речь» — «Прибыл на побывку».
В стоящей картине было, что-то живое, реальное — глаза большие, черные как агаты. Статуя в черном одеянии улыбалась.
«Что хлопцы, прищурились — не узнаете? — картавя на букве «р» — спросил незнакомец.
— Да это же «Цыган» — завопил «Твердый» — не решаясь двинуться с места.
— Ты у нас самый сообразительный, «Муха», скажи, что ни будь по этому поводу — скосил глаза на него «Орел».
— Я так думаю, — «Муха» многозначительно стал сочинять по ходу, — если это не памятник, то он явно напоминает нашего «Цыгана», а если это не «Цыган», то моя фамилия не Мухин.
Постояв еще мгновенье, троица кинулась на суворовца, подмяла его, и клубок тел покатился по перрону. Тиская друг друга, швыряясь снегом, друзья дурачились. Со стороны могло показаться, что местная «шпана» устроила разборку с незнакомцем. Однако было только непонятно, вместо ругани и брани, доносился радостный ребячий смех.
Друзья встретились, они снова были вместе. Детство вернулось. Подхватив друга под руки, смеясь и толкаясь, друзья пошли по деревне.
«Твердый», от радости и переполняющих его чувств, своим звонким, соловьиным голосом затянул:
— Где мои семнадцать лет? — на Большой Каретной,
— А где мой черный пистолет? — выкрикнул он, подражая Высоцкому. Все хором, подхватили любимую песню — На Большой Каретной. Горланя песню они шли по родной деревне, не обращая внимания на окружающих. Встречные жители невольно здоровались с ними, пройдя, оборачивались, недоумевая увиденным, шли дальше, не решаясь спросить, кого это друзья ведут, в такой красивой форме. С Коммунистической улицы свернули на улицу Автомобилистов, по правую сторону остался детсад, который когда-то был школой, куда друзья ходили в первый класс, пока не построили новую школу.
Вот и родной дом, где прошло детство, юность «Цыгана», где жил вместе со своими братьями, сестрой и родителями. Суворовец невольно замедлил шаги, друзья притихли. Что-то тревожное кольнуло сердце. Волнение усиливалось, при виде занесенной снегом тропинки ведущей к дому. Отсутствие дыма из трубы, занавешенные окна усилили боль в груди. Когда подошли к воротам, увидели замок. Дом давно пустовал.
— А где мои? — невольно вырвалось из груди у «Цыгана».
— Мы думали, ты знаешь — «Твердый» отвернулся в сторону, пряча неловкость, другие молчали. Тишину нарушил «Орел»:
— Батя твой переехал в Подстепное. Там говорят, и женился, сестра с младшими братьями те еще летом уехали, говорят на Родину в Азербайджан, ну а брата твоего старшего, того никто не видел аж с прошлого года.
Тоска по близким и родным, терзающая его в последнее время, тяжелой ношей навалилась на суворовца.
— Значит, поэтому не было писем. Вот оно значит как, была семья, дом, в раз никого не стало, — пронеслось в голове у него. Правду люди говорят, «без отца полусирота, без матери — круглый». Разлетелись «кукушата», кто куда. А не писали, выходит не хотели расстраивать. Как же так, куда теперь? — терзался «Цыган».
— Ладно, «Цыган», — голос «Орла» вывел его из оцепенения, — чего стоять на морозе. Пошли к нам, отдохнешь с дороги, ведь праздник на носу — все-таки Новый год. Дома мать пирогов напекла, наливка есть, отметим твоей приезд.