Бинокль остался в рюкзаке у костра.
Мотора на реке не было слышно, и явился он снизу — неужто кто-то берегом пришёл? Но как, если верхняя терраса изрезана глубокими затопленными логами, руслами сброса талых вод и на болотах сейчас по горло? На вертолёте в это время летишь — весь левый берег до Гнилой блестит и бликует. Это уже за посёлком начинается высокое чернолесье, гари и старые вырубы, на которых ноги поломаешь, как в сорах. Дорога же здесь одна — на бывший Рассошинский прииск, то есть вверх по течению.
Между тем этот автоматчик прокрался к берегу, осмотрелся и открыто вышел к давно потухшему костру. Там покрутился, уже без опаски, положил автомат и по-хозяйски начал разводить огонь. Стас спустился с кернового террикона и осторожно двинулся на дымок, однако бесшумно продраться сквозь заросли малинника не удалось. Когда он выбрался на чистое, мужик стоял с автоматом наизготовку и по-разбойничьи — с топором за опояской.
И всё-таки это был Гохман, переодетый по-таёжному, небритый и явно не спавший. Но при этом какой-то непривычно загадочный, словно затаил что-то важное, а сам играет простака.
— Тебя где носит, Станислав Иванович? — возмутился он. — Мы же тебя потеряли! На связь не выходишь!
— Аккумулятор сел.
— Так и подумали.
— Ты как здесь? — от долгого молчания голос у Стаса был хриплым. — На чём? Подкрался — не слышал...
Участковый выглядел не просто утомлённым — замученным, замордованным и рассеянным.
— До Репнинской соры — на «Вихре», а оттуда — на обласке. Там ледовый затор встал. В сору вынесло в залом и лёд с верховий. В общем, с трёхэтажный дом. Ужас что нынче творится.
— То-то смотрю — вода попёрла.
— Отвык реку веслом хлебать, — пожаловался он и всмотрелся в другой берег. — Ладно, хоть ты живой. Не знаем, что и думать... С Галицыным встречались?
— Позавчера ещё. Что у вас там случилось?
— У нас? — он загадочно потупился, спрятав глаза. — У нас, в общем-то, много чего. Дворецкий, к примеру, сбежал! Вот меня и послали...
— Куда сбежал?
— Да хрен его знает! С двойным дном этот профессор. Как ты журналистку у него забрал и увёз, будто с ума сошёл. Всех вас, учёных, лечить надо, а не на Карагач пускать. Ехал сюда какую-то книгу искать, а сам по ночам орёт: Лиза, Лиза! В общем, решил — ты у него эту Лизу похитил. Грозился застрелить. Никто серьёзно его не воспринял. А он исчез вместе с резиновой лодкой и жаждой мести. Главное — у Кошкина ружьё спёр.
— Он стрелять-то умеет? — невесело усмехнулся Рассохин.
— По зверю, может, и нет, а по сопернику — легко. — Гохман взглянул как-то подозрительно. — У тебя-то что стряслось?
— Откуда обласок? — вместо ответа спросил Стас.
— У погорельца отняли! — похвастался участковый. — Словили одного! Ну до чего же шустрый! Отстреливался, суконец! Из трёхлинейки. Мотор эмчээсовский навылет, аж поршень выскочил.
— Зовут, случайно, не Христофор?
Усталый Гохман оживился.
— Христофор! Знакомый, что ли?
— Знакомый...
Тот пригляделся.
— Какой-то ты озабоченный, Станислав Иванович.
— Да и ты не в восторге нынче.
— А где твоя... журналистка?
Рассохин сел на землю.
— Можно сказать похитили, на добровольных началах. Давай только без паники.
— Как это — на добровольных? — опешил тот. — Ты что такое говоришь, Станислав Иванович? Что тут произошло? Не Дворецкий ли похитил?
— Она бы ему не далась.
— Кто? Погорельцы?
— В общем, Елизавета — дочь той самой Жени Семёновой, — кратко объяснил Стас. — Я рассказывал, она потерялась.
— Что потерялась, помню! Почему не сказал про дочь?
— Когда бы я тебе сказал?!
— А, ну да... И что дальше?
— Так вот, Лиза приехала сюда искать свою мать. Недавно письмо от неё получила.
— Ты говорил...
— Я его видел: почерк, кажется, не похож... Хотя время всё меняет. Думал тебе показать.