Андрей пошел в ванную, открыл кран, вылил себе на голову ведра два воды, вернулся и сказал, отфыркиваясь:
– Удивительная все же эта новая собака!
– Хорошая?
– Этого я не знаю. Могу только повторить, что удивительная. Правда, люди утверждают, что она в таких делах давно натренирована. А Карай – он что? – молодняк! Но этот Карай еще себя покажет!
Он вытерся мохнатым полотенцем и сказал, как будто мы обо всем уже условились:
– Ну, собирайся, Костя!
– Куда? Я на Севан хочу съездить.
– Пойдем, я познакомлю тебя с Геворком. И, может быть, ты даже увидишь эту новую собаку…
Устоять перед таким искушением я не смог. Питомник помещался далеко за городом. Сквозь ограду чугунного литья, увитую плющом, были видны различные сооружения, напоминающие спортивную площадку. Среди деревьев стояла лестница со спуском на обе стороны; в аллее я увидел бум – толстое бревно, установленное на распорах в полутора метрах от земли.
Собак в питомнике содержали в вольерах с дверцами из проволочных переплетений. Собаки лаяли, били лапами по сетке. Мы быстро прошли мимо них. Чисто выметенная дорожка привела нас на круглую площадку.
Андрей схватил меня за руку:
– Смотри!
Перед барьером с вкладными досками – высоту можно было увеличивать или уменьшать по желанию – спиной к нам стоял человек. Мне бросилось в глаза, что у него очень широкие плечи. Крепкая, дочерна загорелая шея подпирала плоский, аккуратно подстриженный затылок.
– Это Геворк, – шепнул мне Андрей.
В трех шагах от барьера в безразличной позе сидела черная собака. Человек молча вытянул руку, собака поднялась и без видимых усилий, без разбега, перемахнула через двухметровый барьер, только на секунду зацепившись когтями передних лап за край верхней доски.
– Видел? – шепотом спросил Андрей. – Вот это легкость!
Собака обогнула барьер и вернулась к дрессировщику. Да, она была побольше Карая. Каждый любитель-собаковод с первого взгляда почувствовал бы в ней породу. Пушистый черный хвост спускался чуть ниже скакательного сустава, грудь была могучая, широкая, движения лениво-вкрадчивые. Но морда меня несколько разочаровала: при очень маленьких глазках она казалась слишком уж заостренной, вытянутой и отличалась тем особенным лисье-шакальим выражением, которое иногда встречается у овчарок и бывает тем отчетливее, чем меньше люди с ними занимаются. Карай безусловно красивее!
– Говоришь! – пожал плечами Андрей, выслушав мою оценку. – Говорить все можно.
Но я видел, что он доволен и готов слушать похвалу своему Караю без конца. А мне хотелось хвалить Карая. И я повторил:
– Карай куда красивее!
– Ладно, будет тебе, ценитель! – проворчал Андрей.
Мы пошли к барьеру.
Собака не обратила внимания на наше появление. Она угрюмо смотрела своими маленькими глазками то на барьер, то на руку хозяина. Для нее во всем свете сейчас только и существовали эти две вещи: рука хозяина, которая должна была подать сигнал к прыжку, и барьер, который предстояло перепрыгнуть.
Геворк обернулся нам навстречу – невысокий, но очень плотный человек; такие часто бывают силачами. Вьющиеся черные волосы стояли надо лбом стеной. У него были удивительные глаза. Такие глаза иногда рисуют куклам: в полукружиях мохнатых густо-черных бровей и ресниц на широком лазурном поле сидели черные лакированные пуговки.
При первом знакомстве всегда хочется сказать человеку что-то приятное. И я, покривив душой, сказал:
– Замечательная у вас собака! И рослая какая!
– А по мне, пусть будет хоть на воробья похожа, абы нюхать умела, – презрительно проговорил Геворк. – Ну, эта, правда, нюхает подходяще.
Он толкнул собаку сапогом и небрежно бросил:
– Барьер!
И опять собака легко прыгнула через двухметровый барьер и медленно вернулась на место.
– Послушная! – восхитился я. – Вернулась и сразу села!
– У нее сзади есть местечко, называется «круп». Будете хорошо нажимать на круп – всегда увидите послушание, – снисходительно разъяснил Геворк. – У них же разума нет, а только одни рефлексы, как доказывается наукой.
Он снова движением руки послал собаку взять барьер. Затем кинул на пригорок палку, утолщенную с обоих концов, и громко скомандовал:
– Маузер, апорт!
Собака устремилась за палкой. Она бежала быстро, хорошей машистой рысью, но делала это, как, впрочем, и все другое, без огонька. Послушно, но без внутреннего желания, без интереса. Геворк выбросил правую руку вперед выше уровня плеча, и, повинуясь этому жесту, собака уселась на пригорке, шагах в тридцати от нас, все еще держа в зубах палку.
– Маузер, брось!
Собака разжала зубы, палка покатилась с пригорка вниз.
– Великолепно! – сказал я, и на этот раз совершенно искренне.
Геворк мимолетно взглянул на меня и снова повернулся к собаке.
– Маузер! – грозно позвал он и указал пальцем на меня. – Фас!
Команда «фас» означает «возьми». На эту команду служебная собака должна реагировать без промедления. Черное чудовище с устрашающим рычанием понеслось прямо на меня.
– Что вы делаете! – закричал я, отступая к барьеру.
Андрей нахмурился и со словами:
– Геворк, оставь это дело, – шагнул ко мне и стал рядом.
Геворк усмехнулся.
Черная собака приближалась огромными прыжками. Ударит с ходу передними лапами в грудь – любого собьет с ног.
– Только не беги, – прошептал Андрей, удерживая меня на месте своей крепкой рукой.
– Маузер, сидеть! – приказал Геворк.
И в ту же минуту собака остановилась, притормозив задними лапами. Она почти что ткнулась мордой мне в грудь и сразу отвернулась. Я не увидел в ее глазах ни злости, ни ненависти. Она выполняла приказ – и только! Приказ изменился, и весь ее интерес ко мне тотчас пропал. Медлительный зевок раздвинул огромные челюсти, а затем они со стуком сомкнулись, хлопнув, как крышка вместительного чемодана.