Там было мало людей, которые не имели бы венков в руках или за которыми не несли бы венков рабы. Впереди Александра и Мелиссы шло какое–то большое богатое детьми семейство. Старая служанка посадила самого младшего ребенка к себе на плечо, и осел нес две корзины, из которых высовывались цветы для могилы, кувшин с вином и съестные припасы. Предполагалось совершить поминальную трапезу на могиле дедов, и малютка, хорошенькая белокурая кудрявая головка которой возвышалась над покрытою точно шерстью головою негритянки, отвечала кивками на подмигивания Александра и Мелиссы. Детей радовала перспектива пированья в такое необычное время, а родители радовались, глядя на них, а также ввиду всего веселого и возвышающего душу, что им предстояло видеть.
Многие в эту ночь у могилы милых им существ желали только вспоминать о хороших часах, когда они были счастливы с дорогими покойниками; другие – оставить в городе мертвых свое горе и свои заботы и найти там бодрое мужество для жизни и обновленное здоровье, так как подземный мир стоял теперь широко открытый, и если когда–нибудь «подземные» принимали жертвы благочестивых и внимали их молитвам, то именно в эту ночь.
Сухощавые египтяне, безмолвно и с поникшею головой проходившие мимо сестры и брата, очевидно, были намерены принести дары Озирису и Анубису и магическими заклинаниями принудить их к благосклонности, так как с некисией совпадал праздник всех богов умерших.
Все вокруг было явственно видно, так как пустынная область некрополя, где в этот час обыкновенно царствовали глубокий мрак и безмолвное спокойствие, была освещена в эту ночь. Однако же свет не мог прогнать вполне того жуткого, внушающего трепет впечатления, которое это место обыкновенно производило ночью. Необычайный свет ослеплял и вспугивал летучих мышей и ночных птиц, и они летали теперь темными призрачными стаями над посетителями кладбища. Многие считали их беспокойными душами осужденных грешников и боязливо следили за их полетом.
Мелисса плотнее окутала голову платком и крепче прижалась к брату, потому что пение и дикие крики, которые она давно уже слышала позади себя, приближались к ним.
Они шли уже не по мощеной улице, а по твердой почве пустыни. Толкотни уже не было, так как здесь толпа могла развернуться свободно в ширину; однако же беспорядочная масса людей, на которую Мелисса боялась оглянуться, прошла как раз возле них.
Это были греки и гречанки всех возрастов. Мужчины махали факелами и необузданно орали песни, женщины в венках стремительно шли рядом с ними. Нельзя было различить, что они несли в корзинах на голове, даже Александр не знал этого: здесь было так много религиозных товариществ и кружков для разных мистерий, что он не мог сказать даже, к которому из них принадлежала эта шумная толпа.
Едва брат и сестра обогнали затем шествие одетых в белые одежды мужчин, продвигавшихся вперед мерным шагом, в которых художник узнал философско–религиозное братство новопифагорейцев, к ним приблизилась небольшая кучка людей, страстно возбужденных, точно обезумивших. Мужчины были в красных, похожих на мешок колпаках своей фригийской родины, женщины несли блюда, наполненные плодами. Некоторые хлопали в ладони, другие ударяли в цимбалы, и с воем, способным свести человека с ума, один подталкивал другого, чтобы все скорее и скорее мчаться вперед, пока пыль не скрыла их от глаз и крики их не были заглушены новым шумом. Тогда хлынули мисты[8] Диониса[9], не уступавшие в буйном безумии даже фригийцам.
Но эта безумствующая процессия осталась позади брата и сестры, так как один из прекрасно убранных быков светлой масти, которых мужчины и юноши вели вслед за этим шествием, чтобы принести их в жертву, выведенный из себя криками и светом факелов, вырвался и нужно было поймать его.
Наконец брат и сестра дошли до кладбища. Они еще не могли проложить себе путь к длинному ряду домов, где помещались бальзамировщики. Перед ними стояла непроницаемая толпа людей, и Мелисса, задыхаясь, попросила брата дать ей отдохнуть одну минуту.
Ее до глубины души волновало все, что она видела и слышала на пути, однако же у нее не выходила из памяти цель ее ночного путешествия сюда. Она помнила, кого она ищет здесь и что она должна во что бы то ни стало освободить брата от мечты, помрачившей его ум.
В этой давке, среди бушующей толпы, едва ли было возможно думать о том спокойном самоуглублении, в котором она находилась утром при посещении могилы матери вместе с отцом, и пленительное чувство свободы, которое так ярко вспыхнуло в ее душе перед тем, отступило далеко перед возраставшею тревогой и тоскливым желанием обычного спокойствия в тихом уголке.
8
Мистами назывались люди, получившие предварительное посвящение в мистерии, вполне же посвященные назывались эпоптами. Посвящение в мистерии производилось торжественно, причем мистагог брал с принимаемого присягу в соблюдении тайны, соответствовавшую степени посвящения.