Он предусмотрительно держался возле домов, покрытых тенью, и, когда они наконец остановились, сделал то же самое.
Диаконица спросила девушку, куда она желает, чтобы ее провели. Но когда та ответила, что она хочет вернуться к своей лодке, дожидавшейся у дома на пристани, то диаконица возразила, что это дело неподходящее по причине пьяных матросов, которые в этот час делают берег озера небезопасным. Поэтому она может посоветовать девушке только одно: остаться в ее доме до рассвета. Вон тот любезный старик – при этом она указала на Кастора – скажет ее гребцам, что семейство девушки не должно беспокоиться по поводу ее отсутствия.
Во время этого разговора обе женщины стояли на ярком лунном свете, и бледные лучи ночного светила, падавшие на непокрытое лицо Агафьи, сообщали ему тот бледный, мертвенный оттенок, который Александр пытался передать на портрете Коринны. И он снова вздрогнул от мысли, что это – восставшая из мертвых девушка, которая влечет его за собою, может быть, в могилу, откуда она вышла.
Но все равно! Пусть даже его обманули чувства, несмотря на все, что он только что слышал, пусть этот невыразимо прекрасный женский образ будет ламией, эмпузой из мрачного царства Гекаты, он желает следовать за нею, куда она хочет, лишь бы оставаться вблизи нее.
В этот момент Агафья поблагодарила диаконицу и подняла глаза, чтобы посмотреть ей в лицо. Это были две большие темные, сияющие из–под слез звезды, походившие на что угодно, только не на те глаза, которые какой–нибудь страшный призрак берет с собою из могилы, чтобы метнуть их, как стрелы, в лицо преследователя. О если бы эти глаза когда–нибудь захотели посмотреть в его глаза так, как они теперь с теплотою и благодарностью смотрят на вероломную женщину!
Он с трудом боролся с желанием теперь же покончить с этой комедией, которую нечестивые играли с чистейшей невинностью; и ему пришлось смириться. Он сообразил, что улица пуста, и если бы дело дошло до борьбы между ним и согбенным старцем, сильные и гибкие члены которого он видел перед тем, и он, Александр, получил бы удар ножом от этого мошенника, то Агафья лишилась бы защитника и вполне попала бы во власть обманщика. Этого нельзя было допустить; и он сдержался даже тогда, когда услыхал приятный звук ее голоса, и ему пришлось видеть, как она с благодарностью пожала руку мнимого старика, а он, с жестом отеческой ласки, поцеловал ее в темя и потом помог ей окутать голову платком. Улица Гермеса, где живет диаконица, говорил он, улица оживленная, и божественный дар красоты, которою благословило ее небо, привлечет нечестивых рабов греха, как свет – комаров и летучих мышей.
Как елейно звучал при этих словах голос лицемера, как серьезно и благочестиво умела говорить лживая диаконица! Александр только теперь рассмотрел, что она была женщина средних лет, и с возрастающим негодованием спрашивал себя: «Неужели богов, даровавших подобному преступному чудовищу такие мягкие, привлекательные черты, нельзя упрекнуть, что они этим ставят западню для честных людей?» В самом деле, лицо этой женщины было настолько же красиво, насколько кротко и привлекательно.
Александр не отрывал взгляда от Агафьи, и его художнический глаз наслаждался созерцанием ее легкой походки и стройной, хорошо сформированной фигуры. Больше всего его очаровывала манера, с какою она слегка склоняла голову вперед, и все время, как она шла по тихому переулку, он не уставал сравнивать ее с самыми милыми предметами. Он сравнивал ее с маковым цветком, склонившимся над своим стеблем; с плакучей ивой, опустившей над водою свои ветви; с Артемидой, которая, охотясь при свете луны, высматривает дичь.
Он незаметно и без труда следовал за тремя спутниками до улицы Гермеса, но там его задача сделалась труднее, потому что дорога кишела народом.
Более старые люди, направлявшиеся на поздние сходки или возвращавшиеся с них, шли по пять или шесть человек, занятые серьезными разговорами; жрецы и храмовые служители шли усталые от ночных священнодействий и церемоний; но многочисленнее всех были юноши и мужчины, в венках и без венков, более или менее пьяные, еще продолжавшие бражничать, и веселые женщины, которые искали провожатых, или окруженные и преследуемые веселыми ухажерами, здесь старались приманить, а там – отвязаться от тех, кто им не нравится.
Свет от котлов с горящею смолою, освещавший улицу, отражался в одном месте в сверкавших желанием, пылавших от страсти и опьянения глазах, в другом – на оружии римских воинов. Большинство их принадлежало к свите императора. Как на войне, они и в мирное время старались одержать победу над городом, и не один грек, ворча, но без сопротивления, отказывался от основательных притязаний на какую–нибудь красавицу в пользу трибуна или центуриона. Там, где александриец вежливо уступал, они шли напролом и в уверенном сознании, что они привилегированные защитники императора и вблизи его неприкосновенны, отталкивали в сторону все, что загораживало им дорогу.