17
Коше-бий рассуждал: «Если к надлежащему сроку времени не полить поле, то в соответствующий период не получишь подобающего урожая».
Дедушка поучал: «На необъезженном коне на скачки не выходят».
За всю спою жизнь я не сочинил ни единого стоящего стихотворения, а упреков, назиданий, поучений и замечаний выслушал и вычитал уйму. За всю жизнь написал всего лишь один рассказ, и тот подвергся разнообразной и разносторонней критике родственников. Кто ж я после этого, как не поле еще не политое, как не скакун еще не объезженный? А раз так, надо быстренько обуздываться и насыщаться.
И стал я впитывать все, что мог узнать не только о прозе, но и о прозаиках. И кинулся галопом по литературоведению и жизнеописаниям великих писателей в надежде выбрать для себя необходимый пример.
Однако то, что узнал, меня не обрадовало. Перво-наперво вычитал фразу: «Искусство требует жертв».
Ничего себе заявленьице! Кому ж оно может понравиться? Ведь это так надо понимать, что жертв искусство требует не от читателя, а от автора. Так оно и выходило.
Великий Гёте уже в молодости был признан и прославлен, достиг чинов и почестей, но сам же под старость сетовал, что постоянное служение литературе лишило его счастья полноценной жизни.
Эдгар По, блестящий, виртуозный, фантастичный Эдгар По, умер бездомным.
Чернышевский привязан к позорному столбу и выслан в Сибирь.
Флобер обвинен в безнравственности и преследовался прокуратурой Фракции.
Но даже те писатели, которые вроде бы избежали лишений и гонений, сами себя загоняли до полного истощения, сами себя лишали так называемых «малых радостей жизни».
«Я ворвался в литературу метеором и уйду из нее молнией», — говорил Мопассан. И точно, десять лет работы — сплошная вспышка: десять сборников стихотворений, шесть романов, множество рассказов, три сборника очерков, бессчетное число газетных статей.
Лев Толстой, сам гениальный Толстой переписывал рассказ «Сон» 29 раз, а эпопею «Война и мир»- 15 раз.
При такой напряженной работе где ж брать время для отдыха, для радостей жизни?
Я решил узнать кое-что о «секретах ремесла», о том, как можно облегчить тяжелый писательский труд. И вот вроде бы узнал, что Чехов повсюду носил с собой записную книжку и отмечал в ней все, что казалось ему интересным, а потом использовал свои записи во время работы. Что ж, очень удобно. Но тут же узнаю, что Бунин вообще не признавал никаких блокнотов, полагая, что память сама удержит нужное, а если что забудется — значит, это и не было важным. Опять вроде бы верно, резонно. Но пример-то с кого брать? С тех ли прозаиков, которые наперед составляют планы романов, или, скажем, с Шолохова, который первоначально намеревался написать всего одну книгу «Тихий Дон», а эпопея разрослась до четырех томов?
Притча, рассказанная моей матерью. У одного многодетного отца подросли сыновья. Вывел он их на перекресток дорог и говорит:
— Выбирайте каждый себе путь.
Оглянулись сыновья, подумали и пошли кто куда. А один сын сел на обочину и сидит. Ты что, сынок? — спрашивает отец.
— Да вот, — говорит, — не знаю, по какой дороге идти. Ни одна не манит.
— Если ни одна не манит, то тогда тори свою трону, — сказал отец и пошел к себе домой.
Случай, рассказанный коше-бием. Во времена пребывания в детском возрасте в состоянии соседства с нами находилась одна семья, в которой был сын, имевший телосложение очень тощей конфигурации по причине излишней капризности. Он отрекался от еды, ссылаясь на то, что она недостаточно вкусна для него.
И однажды мать тощего сына обратилась к моей матери с просьбой одолжить меня на время обеда для воспитания наглядным примером. Моя мать выразила свое согласие, и вот меня привели в помещение соседнего дома и усадили за дастархан.
Соседка вынесла блюдо с пловом и, поставив его перед своим капризным тощим потомком, произнесла слова нижеследующего содержания:
— Ешь быстрей, а то этот мальчик все съест.
И тут тот тощий, действуя двумя руками одновременно, умял весь плов за обе щеки.
Вернувшись домой, я выразил своей матери принципиальное несогласие с такой постановкой вопроса, поскольку наглядное присутствие при чужом пищеварительном процессе оскорбляло мое пробуждающееся человеческое достоинство. Моя мать приняла к сведению эти возражения и на другой раз не одолжила меня соседке.
Тогда мать тощего парня пошла в направлении других соседей, имевших сыновей. Она раздобывала для повышения аппетита своего отпрыска ребят со всех концов нашего аула, а потом и из аулов соседних.
В результате принятых его мер тот тощий так растолстел, что не имел уже состояния самостоятельно передвигаться…
Когда я вижу некоторые толстые книги, мне по ассоциации памяти представляется тот растолстевший парень.
А я чувствовал себя и тем парнем из маминой притчи, что сидел на обочине, и этим растолстевшим парнем одновременно. Я и впрямь не знал, в какую сторону мне идти, но при этом мне казалось, что у меня из-под руки рвут темы и сюжеты будущих рассказов, и я хотел написать сразу обо всем на свете. Долго маялся и в конце концов решил воспользоваться советом народной мудрости и торить свою тропу. Не надо ни на кого оглядываться, ни на кого равняться, ни к кому прислушиваться. Надо просто писать, что хочешь, и говорить, как думаешь. Это и будет правильным, решил я, но тут же вспомнил одну из легенд, рассказанных моим дедушкой…
Мой дедушка рассказывал. Однажды хан Хорезма пригласил к себе в Хиву главного бия каракалпаков, нашего предка Айдоса-баба. Мудрый Айдос-баба не поехал в одиночестве, а взял спутником себе одного джигита. Джигит тот считался умным не по годам и даже ученым, потому что он ездил куда-то учиться. А взял его бий не просто так. Была у бия своя цель. Хотел он убедить хана, что можно отделить каракалпаков от Хорезма, что могут каракалпаки образовать собственное ханство. Вот и думал Айдос-баба; мол, покажу хану этого парня и скажу ему, что управлять страной черношапочников будут вот такие молодые, умные и образованные джигиты. И смягчится тогда сердце его, и поймет хан, что не должен он властвовать над такими людьми, а обязан он предоставить им самостоятельность.
Хан пригласил Айдоса-баба поужинать с собой. А есть плов вместе с ханом с одного блюда тогда считалось величайшей честью. Ее-то и удостоился наш предок.
Вот сидят они — Айдос-баба со своим спутником и хан хивинский со своим советником. Едят плов. А тут одна рисинка прилипла к ханской бороде. Заметив это, советник хана тут же сочинил бейт:
Хан улыбнулся, незаметно провел ладонью по бороде, и рисинки как не бывало.
Очень этот бейт понравился Айдосу-баба, Когда они вышли после ужина, он и говорит своему спутнику: вот, мол, какой мудрый советник у хана. Какой он находчивый. Надо же, сравнил бороду с лесом, а рисинку — с путником, и пять пальцев — как пять всадников.
А джигит ему в ответ, что нечему тут дивиться. Вы, говорит, только рисинку на бороду себе уроните, а я уж найду что сказать. Хан сразу поймет, с кем он имеет дело.
На следующий день снова зовут их отобедать с ханом. Снова плов едят. Тут уж Айдос-баба нарочно выронил одну рисинку себе на бороду.
Обрадовался его спутник да как закричит:
— Ну, наконец-то, Айдос-баба, вы сделали то, о чем мы вчера договорились. Снимите рисипку с вашей бороды, и пусть хан видит, какие мы, каракалпаки, аккуратные люди, и поймет, что нам можно предоставить самостоятельность.
Глянул хан на Айдоса-баба. Засмеялся и вышел из комнаты, ничего не сказав.