Каракан
Я бережно ношу в памяти маленький, как хрупкая льдинка, кусочек Алтая. Это я, бабушка Галя и корова Зорька. Да ещё трава за селом Березовка. Такая трава, что я ей по пояс. Сколько мне было? - не помню. Помню только, что говорить ещё не умел, а всё понимал.
- Где же наша Зорька? - спрашивает бабушка, обращаясь ко мне.
А тут не до разговоров. Не заблудиться бы. Всё равно спотыкаюсь и падаю. Меня поднимают сильные руки, переносят по воздуху и водружают на высокий, поросший зеленью, пригорок.
- Устал, внучек? Посиди, отдохни на Каракановой горке. Каракан не обидится.
С тех самых пор я и несу через жизнь это слово. Упало оно в душу и проросло так, что не вырвешь.
Однажды, классе в шестом, не выдержал, спросил у матери:
- Кто такой Каракан?
- Как ты узнал это имя? - удивилась она.
- Бабушка Галя говорила. Я ещё маленький был.
- Бабушка Галя? Ну, тогда слушай...
Он появился в селе Березовка зимой 1945-го года. Человек ниоткуда, без роду, без племени, с жёлтыми собачьими глазами, переполненными безысходностью и тоской. На ногах - потерявшие форму опорки, с торчащими из зевов посиневшими пальцами, ватные штаны солдатского образца, да видавшая виды душегрейка. Один карман для хлеба, другой - для табака. Мир тогда порешил, что это татарин.
- Каракан! - кричали в предвкушении потехи деревенские пацаны, - Каракан, у тебя жена есть?
- Была у Каракана жена, - привычно перечислял тот, - сдохла, был у Каракана сын - на войне сдох, был у Каракана конь... у-у-мер-р!
И тело его содрогалось в рыданиях, и хохотали мальчишки, которые за глаза называли его, конечно же, Тараканом. Не только из-за имени-прозвища. Просто ночевал он всегда в остывающих после помывки русских банях. Кто ж такого в дом-то пустит?
Так он и жил. Менял табак на хлеб, а хлеб на табак.
Бабы в деревне - поголовно солдатки. И чтобы мужей от беды оборонить, за время войны прислонились к вере. Церковные праздники соблюдали, постились. Хотя... кто тогда не постился!
Рождество встречали с сибирским размахом. Чего-чего, а самодельной водки много было выпито.
- Каракан! - крикнула, раскрасневшаяся от веселья, молодая солдатская вдова, - чего ж ты до сих пор здесь делаешь? В соседней деревне, у деда Чепеля, баню топят!
Потом она оправдывалась, мол, пошутила. А он шуток не понимал. Он пошёл. И, судя по тому, что пошёл, не местный был, не сибиряк. Кто ж из знающих попрётся за семь верст накануне пурги? Где-то на полдороги она его и накрыла. А он, вместо того, чтобы на варежки сесть да спиной к ветру повернуться, сложился калачиком и прилёг. Там его и нашли, когда снег сошёл, там и прихоронили.
Вот, собственно, и всё. Рассказал я эту историю знакомому писателю.
- Напиши, - говорю, - рассказ. Сними крест. Сорок лет эту занозу в душе таскаю!
- Сам, - говорит, - напиши.
- А как? Я же не умею.
- Как рассказал, так и напиши.
Написал, вот. Пусть кто-то ещё, кроме меня, вспоминает о Каракане - маленькой человеческой песчинке, брошенной войной на широкую ладонь Курулдинской степи.