А реальность.
Льющий дождь, внезапно дрогнувший руль, скользкая канава — все было реальностью. Тяжесть мальчика у него на руках и капающая в капюшон кровь.
Двадцать минут он лежал в постели, словно парализованный. То и дело его охватывала дрожь. Она начиналась в ногах, распространялась по телу, чтобы затем горящей белой молнией ударить в голову, и каждый раз казалось, что у него отстреливается какая-то жизненно важная часть мозга и сознания. Отмерзает или сгорает, чтобы больше никогда уже не восстановиться.
«Лоботомия, — подумал он. — Меня подвергают лоботомии».
Когда настырно красные цифры электронных часов показали 07.45, он поднял трубку и позвонил к себе на работу. Объяснил ставшим всего за одну ночь ледяным голосом, что подцепил грипп и вынужден провести несколько дней дома.
Ах, грипп.
К несчастью, да, но ничего не поделаешь.
Ну, звоните, если что-нибудь понадобится.
Нет, он полежит в постели. Будет принимать порошки и постарается много пить.
Ну да, конечно. До свидания.
Через полчаса он встал с постели. Подошел к кухонному окну и посмотрел на унылую улицу пригорода, где дождь временно уступил место тяжелому серому утреннему туману. Постепенно стала возвращаться мысль, которая, как ему помнилось, не отпускала его весь вчерашний вечер — и позже, в часы полной отчаяния бессонницы, пока ему наконец не удалось уснуть.
Ничего не случилось. Ровным счетом ничего.
Он прошелся по кухне. В чулане имелась непочатая бутылка виски «Гленалмонд», привезенная из летней поездки. Он открутил крышку и отпил два больших глотка. Вряд ли он когда-либо раньше вытворял подобное — пил виски прямо из горла; нет, такого никогда не случалось.
Он уселся за кухонный стол и стал, обхватив руками голову, ждать, пока алкоголь распространится по телу.
«Ничего не случилось», — думал он.
Затем поставил кофе и принялся обдумывать ситуацию.
В утренних газетах не было ни строчки. Ни в «Телеграаф», которую он выписывал, ни в «Ниуэ Блат», купленной им в киоске. На несколько мгновений ему почти удалось убедить себя, что все это кошмарный сон, но стоило вспомнить дождь, канаву и кровь, как стало ясно: тщетно. Это было на самом деле. Как виски на столе. Как крошки вокруг тостера. Как его собственные руки, бессильно и машинально перелистывавшие газеты, сбросившие их на пол и вернувшиеся к бутылке.
Он убил какого-то парня.
Сел за руль пьяным и убил подростка пятнадцати — шестнадцати лет. Постоял в канаве с мертвым телом на руках, а потом оставил его и уехал домой.
Так уж получилось. Ничего не поделаешь. Обратного хода нет.
Радио он включил только без нескольких минут десять, и в десятичасовых новостях получил подтверждение.
Подросток. Видимо, возвращался домой в Бооркхейм. Пока без имени.
Но точное описание места.
Погиб этой ночью. Предположительно, между одиннадцатью и часом. Тело обнаружили только рано утром.
Смерть, по всей вероятности, наступила мгновенно.
Никаких свидетелей.
Сбит машиной — тоже по всей вероятности. Водитель не мог не заметить случившегося. Призыв ко всем, кто этой ночью проезжал мимо места происшествия, и к тем, кто располагает какими-либо сведениями. Полиция заинтересована выйти на связь со всеми, кто…
Место огорожено, прошедший дождь осложнил работу, некоторые наметки имеются… Розыск водителя, скрывшегося с места… Новый призыв ко всем, кто…
Он выключил радио. Влив в себя еще два глотка виски, вернулся в постель. Довольно долго лежал, путаясь в мыслях, а когда во второй раз поднялся этим серым туманным утром, три из них выделялись отчетливо.
Три весомые мысли. Тщательно продуманные выводы, от которых он не собирался отступаться. Надо держаться за них — и будь что будет. Просто решил, и всё.
Первое: парень в канаве был мертв, и вина за эту смерть лежит на нем.
Второе: как он ни поступи, парня к жизни не вернуть.
Третье: сдайся он полиции, ничего в лучшую сторону не изменится. Ничего.
«Напротив, — мысленно добавил он. — Зачем компенсировать потерянную жизнь другой?» Его собственной.
Рассуждая таким образом, он сознавал, что находится на верном пути. Стал приходить в себя. Наконец. Главное — держать себя в руках. Не позволять себе дрогнуть.
Только и всего.
Днем он действовал методично.
Помыл в гараже машину, изнутри и снаружи. Сколько он ни осматривал правую часть капота и крыло, ему не удалось обнаружить ни намека на повреждения или отметины; он предположил, что зацепил парня довольно низко — наверное, слегка толкнул бампером на уровне коленей; ему представлялось — когда он вновь попытался воспроизвести сцену в мокрой канаве, — будто фатальный исход несчастного случая был вызван скорее столкновением мальчика с бетонной трубой, а не самим толчком на шоссе. От этого нести бремя собственной вины становилось — каким-то странным, извращенным образом — немного легче. По крайней мере, создавалось такое ощущение. И оно его устраивало.