Я быстро встаю и иду к шкафам, черная мышка Миринда мчится за мной и как обычно подает пальто. Открыв дверь, она говорит:
— Вы прекрасно выглядите, мисс Голдман.
Я думаю что-нибудь ответить, но даже хорошее настроение не побуждает меня забыть про этикет: Миринда — прислуга.
На посадочном месте меня забирает автомобиль, и за рулем никого с янтарными, карими глазами — смешно и радостно! все осталось позади, все эти временные тревоги и невзгоды, сны и незнакомцы, инородные слова и такие же речи.
Я смотрю на сплетающиеся под нами мосты, смотрю на многоэтажные здания перекрывающие друг друга, и вдруг водитель сбивает меня вопросом, заинтересовавшись акциями отца. Первым на ум приходит мысль, что они работают вместе, однако осторожность нарушать я не спешу и ничего о семье не рассказываю. Уклончиво говорю, что Голдман всегда занимают лидирующие позиции на рынке.
— Вот уничтожим мы этих рабов в Остроге, а что дальше? — рассуждает мужчина, когда наш разговор заходит о внутриполитической борьбе Нового Мира и изгоев, находящихся под нами — это всегда сбивает с толку, потому что ты приучен к иному и с самого детства убежден, что других людей не существуют; но нет, эти бродяги ходят прямо под нами, живут за наши счета, получают от нас еду и кров и все, что требуется с них — самоотверженная отдача их работе, ибо если основания зданий не будут подлежать ремонту, Новый Мир обрушится прямо на их головы. — Кто будет работать на нас? Мы же рухнем!
И говорит мужчина уже отнюдь не о политике, жизни на поверхности и морали. Мысли его уходят в одно русло с моими: если дома при основаниях перестанут реконструировать — мы действительно просто рухнем и целая цивилизация падет от куска не прикрученного болта.
— Наслаждайтесь тогда, — спокойно отвечаю я. — Последний век живем… Доживаем.
Водитель косится, а я, оставив несколько серебряных карт, иду в школу.
Ирис ждет меня за раздевалкой, оценочным взглядом пробегается по одежде, когда я сдаю в аппарат пальто, но ничего не говорит. Ромео стоит у кабинетов второго уровня, Ирис ускоряет шаг и исчезает где-то, чтобы мы могли поприветствовать друг друга наедине.
Сначала я по-доброму смотрю на Ромео.
Но он, приблизившись, пытается взять меня за руку — я отстраняюсь и сию же секунду хмурюсь.
— Ну же… — тянет Ромео, как будто я ему чем-то обязана.
— Ну же? — сомнительно повторяю я. — Ну же? Я тебе что-то должна?
Его ставит в тупик мой вопрос.
— Ну же? — еще раз говорю я. — Что это значит?
— Я хотел тебя поцеловать, — сразу же признается он.
Я испускаю смешок — его подобие и мысленно ругаю себя за то, что позволила такую глупую эмоцию, такую глупую реакцию, но все же наивность Ромео меня выводит.
— Мы что, — шепчу я, — обезумевшие влюбленные или супруги?
Мимо нас пробегает маленькая девочка, и я бросаю кроткий взгляд.
— Серьезно, оставь эту идею, Ромео, — продолжаю я и смотрю через плечо.
Из лифта выходит группа учеников — разговаривая, они проносятся подле нас, в один из открытых кабинетов.
— Мне противна… — начинаю говорить я, но не успеваю закончить.
— Любовь? — прерывает меня Ромео.
Я не решаюсь повторить это слово. Оно не задевает меня — нисколько; просто оно омерзительно.
Любовь… да что такое любовь? Удар гормонов? Раньше люди не принимали лекарства или витамины, помогающие сдерживать «любовь». Самообладание — вот, что должно быть присуще настоящему человеку: истинному жителю Нового Мира. Любовь… сколько проблем следует от нее! Раньше люди губили себя и устраивали войны ради любви. Какие глупцы! Я бы хотела посмотреть на них со стороны и посмеяться. Хлеба и зрелищ, хлеба и зрелищ!
И также я слышала выражение «Бороться за любовь» — нравов у людей из прошлого не было вовсе. Обезумевший скот, безмозглые, беспринципные, аморальные звери, не достойные ступать вровень с нами — высшими людьми, с нами — Богами.
— Если я скажу, что люблю тебя… что ты ответишь? — спрашивает Ромео, заставив мое сердце дрогнуть — физические недуги были незнакомы мне, но слова юноши осколком ударяют в середину груди и расплываются по легким, бегут по артериям и прямиком импульсами нейронов в мозг.