Но мольбы мои — впервые или уже нет, не скажу наверняка — услышаны быть не могут, ибо Боги мы и прощения в этом Грязном Новом Мире мне не даст никто.
— Мы хотели поздравить тебя с твоим днем рождения, — встречает меня своей речью отец и подает наполненный стакан — одурманивающий аромат коньяка ударяет мне в ноздри, плетется по пазухам носа и взбирается в мозг, молниеносно ударив в него; я протягиваю руку. — Тебе восемнадцать, Карамель, ты вступаешь во взрослый мир, полный ответственности, где каждый твой шаг — это самостоятельное решение и движение.
Паучьи пальцы, недолго удержав стакан вместе со мной, отпускают огненный напиток и приземляются по шву черных брюк. Во второй руке отец держит свой стакан — почти у губ; я вижу каплю влаги на подбородке и испарину на его лбу.
— Ты — моя взрослая дочь, — продолжает отец, и я истинно не могу понять, речь его подготовлена заблаговременно как наставление для меня, и половина слов — красивые метафоры, или же говорит он от чистого сердца. Чистого чего, прошу прошения, Карамель? — я спрашиваю саму себя и с трудом удерживаю смешок.
Отец продолжает говорить, но несколько строк ускользают от меня; я хватаюсь за летящие хвосты, и не успеваю нагнать — момент упущен, речь упущена.
— Я уверен, что ты еще не раз заставишь все семейство Голдман испытать чувство гордости за то, что…
Наблюдаю, как губы отца заплетаются; он вдруг безжалостно вжимается в бокал и отпивает, облизывается — насытился — и продолжает говорить. Я же жду окончания этого содрогания воздуха, чтобы спокойно испить свой напиток. Давай, быстрее…
— От себя хочу добавить, что…
— От себя? — вдруг усмехаюсь я, после — поразившись собственной нетерпеливости. — Ты видишь здесь кого-то еще?
— Представь рядом свою мать, — хмурится отец, и пальцы его нервно сжимаются на граненном стакане. — И помолчи.
Киваю ему и, воспользовавшись ситуацией, отпиваю.
— Мое наставление тебе, Карамель. Оставайся сильной. Без этого в Новом Мире делать нечего. Духовная стойкость — твоя сила, запомни! Иначе — крах.
— Как оптимистично, — швыряю я в ответ и прохожу к окну — смотрю на крыши домов; язва внутри меня подталкивает к дальнейшему. — Умеешь испортить настроение в день рождения.
Беспощадно лгу — ведь как такового не было — еще с кафе; с подарка Ирис; с утра. Не в этой жизни. Вмиг готова рассмеяться максимализму, который можно выжимать двумя руками.
— Надеюсь, мой подарок окупит мои речи, — отец отодвигает несколько книг на полке шкафа.
Он достает стеклянную банку и отдает ее мне — в ней паук.
— Тарантул? — спрашиваю я.
— Птицеед. — Отец наливает себе еще стакан и осушает его мигом. — Самец. Brachypelma smithi. Когда-то это был самый популярный вид пауков, которых разводили в неволе.
Как он красив, как величественен и опрятен! Его гордый стан держит выправленное тело на дне неудачно подобранной маленькой банки с узким дном; лапы стоят под углом, крепко держат его и не позволяют хозяину даже на миллиметр сдвинуться со своей позиции — мощь и великолепие. Я приглядываюсь к нему больше и значительнее — это не те маленькие паучки размером с ноготь мизинца, каких я видела на Золотом Кольце. Он — великан среди всей этой уродливой и смехотворной мошкары.
Принимаю от отца банку и с трепетом обхватываю ее — левая рука держит коньяк, правая моего нового друга. Птицеед ненамного больше моей ладони, он темно-коричневый — практически черный, на лапах красные пятна с белой окантовкой, а все тело усыпано густыми волосками.
— Таких пауков, Карамель, в Новом Мире всего семь. И ты стала одной из семи счастливых обладательниц, — улыбается отец — инородной улыбкой.
Я догадываюсь, что остальные особи, так же, как и знаю, что другие животные — хранятся в лабораториях и научных институтах, пауки — не исключение: воображаю, как они сидят в прозрачных капсулах и ждут лучшей участи. Вот только ими никто не занимается — плодятся они сами по себе, едят они друг друга, на друг друга же и гадят, на друг друге же и спят. Возможно, вольеры их давно покинуты, и они заняли помещения лабораторий. Когда-то люди считали необходимым заниматься разведением животных, оказавшихся на грани вымирания, а потом люди задались вопросом наличия толка от этих животных, и решили, что с синтетическими заменителями жить намного легче.
— Держи. — Отец протягивает мне маленькую визитку. — Зайдешь в их магазин, присмотришь что-нибудь. Оплатишь теми карточками, что получила сегодня утром, — отчеканивает он.
Я киваю ему.