Отец долго не возвращается с работы, время близится к комендантскому часу, но я не волнуюсь — не волнуюсь за него; думаю, что он задерживается, пытаясь наладить отношения с семьей Тюльпан, которая более других сейчас меня волновала. Закон перехитрить возможно, а вот личную обиду законопослушного — нет. Я грежу тем, чтобы хотя бы Винботтл отступили от семьи Голдман. Дочитываю последнюю страницу — главный герой умирает — и ложусь спать.
Более я ничего не в состоянии сделать. Новый Мир — мой личный — рушится.
День Шестой
— Проснись, Карамель! — слышу я голос отца, и уже проклинаю это утро.
По каким причинам я должна вставать в официальный выходной против своей воли и с каких пор отец пребывает в моей комнате?
— Карамель! — повторяет он, на что я открываю глаза и поднимаюсь.
— Ты никогда не будил меня прежде, — говорю я, сонно протягивая слога и поправляя пижаму.
— И никогда не занимался должным образом твоим воспитанием. Может, поэтому сейчас почти весь Новый Мир ненавидит тебя?
— Почти? — усмехаюсь я.
— На твоей стороне сейчас только твоя семья и Ромео.
Мужчина отступает к дверям, а я скидываю ноги с постели в теплый выкрашенный ворс. Хочу задаться единственным вопросом, но долго мусолю его на языке, после чего решаю озвучить.
— Я могу увидеться с Ромео?
— Ему запрещено, — отчеканивает отец, будто готов он был именно к этому вопросу. — Никакого контакта, Карамель, ни устного, ни письменного, — поясняет он, и я вздыхаю.
— Так зачем ты разбудил меня?
Интонация моего голоса рубит постепенно теплеющий отцовский взгляд, и тот опять становится каменным булыжником.
Я оглядываюсь и вижу рядом со скомканным одеялом длинный чехол для одежды.
— Празднование моего повышения, — говорит отец с тем же заученным и отточенным до великолепия мастерством; он знал наперед каждый мой возглас и в минимальное количество слов уложил ответы на них. — Ты наденешь это, Карамель. — Глаза режут чехол рядом. — Но сначала умоешься, накрасишься… и сделаешь все то, что делают девочки, когда пытаются показать, будто у них все в порядке.
— Ты серьезно? — посмеиваюсь я. — С каких пор ты этим занимаешься?
Он не дает разрастись язве сполна, острые ветви ее обрываются от голоса-топора.
— За нами будет пристальное внимание со стороны прессы и охраны. Веди себя достойно, Карамель. — Почему-то именно эти слова шлепают меня больней всего. — Я-то знаю, что ты… нормальная.
И последнее звучит уже спокойней, изрешетившая его тело изнутри злость прячется в дальние углы, давая волю искренности и спокойствию. Я киваю отцу. Это был Комплимент? — странный, но при нынешних обстоятельствах мне не выбирать.
— Тебе несколько часов на сборы. Как будешь готова — зайди в кабинет. — Отец хмурится, задумывается: говорить что-то еще? — Это твой единственный и последний шанс, Карамель, — я вслушиваюсь в его наставления, — шанс заявить о себе как о человеке, который может не просто управлять Новым Миром, а хотя бы достоин жизни на поверхности. — Плечи его расправляются, тонкие пальцы как обычно прыгают на дверную ручку. — Я на тебя надеюсь, дочь, не подведи.
Он уходит, оставив меня с мрачными мыслями. И томным, веющим тоской, старыми книгами и дорогим парфюмом, ароматом, что лентой поволокся за пределы комнаты, но ударился о двери и остался со мной. Так пахло в кабинете — вместе с легкими проблесками алкоголя и новых бумаг; но сейчас отец принес в мою комнату иные запахи, каковые я еще не встречала в совокуплении привычных мне. Я пытаюсь вспомнить, когда он был здесь в последний раз по своей воли — до того момента, как я закрылась на замок, объявив о строжайшем обете посещения моего личного угла. Неряшливые воспоминания толкаются, и я решаю попросту оставить их.
Кормлю паука присыпкой, зашвыриваю пищащую крысу в террариум, не желая того, чтобы туши их разлагались в коробке за дверьми тумбы. После всего я отправляюсь в ванную комнату, где скоропостижно принимаю душ, мою волосы и сушу их полотенцем. Возвращаясь к себе, замечаю Золото — останавливаюсь. Девочка поджимает дверь своей комнаты, на ней белое платье чуть ниже колен со смешными рукавами-фонариками и белые босоножки. Хочу пустить шутку по поводу ее внешнего вида и отсутствия вкуса матери, нарядившей ее в это, но сестра обращается ко мне раньше.