— У вас есть «Искристый бочонок»? — спрашиваю я.
— Простите, нет, — отвечает официант. — Фабрика закрылась, разве вы не знаете?
Мотаю головой — да мне все равно. При любых других обстоятельствах никто бы не посмел заговорить со мной, но теперь я на уровне с ними и ниже — они считают, что даже никчемный персонал способен обращаться ко мне, как угодно и задавать вопросы без нужды. Я стала доступна, и за это укоряю себя еще больше.
— Тогда ничего не надо, — слабо улыбаюсь я.
Официант проходит позади, чувствую, как он замирает за моей спиной, вглядывается, делая вид, что делает пометки в своем блокноте. Еще одно животное; все они — звери.
Голова моя гудит от разговоров с разных сторон, от нескончаемого потока пустой и бессмысленной болтовни, льющейся воды по диалогам, как будто некто позабыл установить фильтр на их рты. Отец с радостью отвечает на различных тематик вопросы, мать кладет свою тощую руку ему на плечо и кивает всем подряд без разбору, Золото медленно поедает овощи с тарелки и улыбается тем, кто обращается к ней исключительно на «Мисс Голдман» — место занято, Карамель.
Вдруг замечаю знакомое лицо — женщина с глазами Тюльпан, рядом с ней мужчина — похожий; родители! здесь ее родители. Это стягивает меня еще больше, намного туже, чем стягивал корсет платья при первой примерки.
— Выйду подышать воздухом, — без извинения я перебиваю отца и встаю.
Он не отвлекается от беседы с двумя мужчинами перед собой, мать украдкой косится на меня, и улыбка с ее лица падает в тарелку картофельных роллов, а я иду в сторону дверей. Бесстыдные взгляды преследуют меня, пока оба затвора двери не ударяют за спиной.
На улице холодно, но меня это больше не беспокоит — глубоко вздыхаю и иду к морю. Волнующее, чужое, непривычное — опасное; дотронься до воды — только-только растаявший лед. Смотрю вдаль и вижу буйки, служащие ограждением, за которыми находятся плиты под напряжением.
Над поверхностью воды — сеть, под водой — металлическая решетка, за которой еще один металл — один крупным пластом; недалеко рыболовный домик — так его окрестили, и, несмотря на то, что никаких снастей для ловли рыбы там нет так же, как и самой рыбы в море, стены его утаивали огромный фильтр, расчищающий воду перед берегом. Все находящееся за ограждением — заражено; вода тухнет, мутными разводами попадает в огромный океан, а все оказавшиеся в ней существа скоропостижно погибают и начинают разлагаться.
Я оборачиваюсь — невольно, по чьему-то щелчку со стороны; на тропе за стоянкой молодая пара — шагают, я приглядываюсь к ним, но не знаю, могу ли верить своим собственным глазам. Ромео идет рядом с Ирис — та нагло вышагивает подле, что-то восторженно бормоча, а он без особого желания тащится следом, не отвечает ей и только кивает головой.
Каждый заслуживает нормальную пару, да, Карамель? Слышишь это? — не злись. И я вовсе не злюсь, принимаю это как вполне нормальное действо со стороны обыкновенных учащихся. Но почему именно Ирис, Ромео, почему? Я больше, чем уверена, что случилось это по настоянию его родителей, которые подытожили сына позвать дочь семьи управляющих — хорошенькую девочку, обнаружившую болезнь своей подруги и вовремя предотвратившую беду. Юноша замирает, смотрит в мою сторону и узнает силуэт, который постоянно искал в школьных коридорах и бесконечных этажах Золотого Кольца, который очерчивал в своей голове, когда я покидала крыльцо возле дома, оставив друга моего без слов благодарности за порогом, который с трепетом протягивал «Сладкая девочка», пытаясь добавить сладости к моему горькому имени, который вкладывал в эти отвратительные слога Ка-ра-мель прекрасную ноту, отчего звучание их становились в разы приятнее и гармоничнее.
Я стою в пол оборота, оголенную спину обдувает холодный морской ветер, но отчего-то Ромео, находящийся в десятках метров от меня, греет ледяную кожу своим еле слышным шепотом. Я здороваюсь с юношей в ответ — мысленно, поправляю спадающее с плеч платье и наблюдаю за его спокойно остановившемся на моем лице взгляде; удивительно, что он не засматривается на мое тело, и как все эти звери не стремиться опустить глаза на запретный плод. Ирис оборачивается и также видит меня — ее ухмылка как капля яда приземляется в стакан с водой, который мне следует испить, пока я не умерла от жажды, но факт того осознания останавливает мои руки, и они с дрожью роняют посуду под ноги. Нам нельзя разговаривать, и Ирис это знает — она что-то говорит, вновь прыскается ядом и отводит моего-не моего Ромео. Я смотрю на море.