— Я должен спасти тебя, а не еще больше покалечить, — повторяет раз за разом юноша, и лицо его печатью замирает с отчаянный взглядом.
— Скоро это сделает кто-нибудь другой, — рычу в ответ я.
— Нельзя просто так прыгать с крыши на крышу, Карамель, — обращается ко мне Серафим интонацией, свойственной людям, которые любят свои знания ставить превыше других. — Ты переломаешь себе все кости.
— Ты не можешь знать наверняка, — спорю я с его утверждением.
— Черт возьми, Карамель! Я не первый день живу, не первый раз в Южном районе и знаю, о чем говорю.
Он талдычит мне о том, что я позабыла в какой момент все это перестало быть игрой — глупым побегом, наигранными речами до этого и захватывающей погоней; это не игра, и ничего по представлению моему случаться не может.
Сигнализация завывает еще сильней — машины приближаются.
— Что мы будем делать? — Я опять подхожу к краю: смотрю вниз, затем на мост. — Мы не можем перелезть через решетку, не можем спрыгнуть, не можем вернуться обратно.
Отхожу, и тогда несколько автомобилей подлетают к посадочному месту недалеко от нашей платформы.
— Ты это имел в виду? Это конец? — Мой голос дрожит. Я возвращаюсь к своему новому, совсем недавно обретенному другу. — Теперь точно?
Сигнализация воет, пробуждая ото сна грузный и грустный Южный район. Будь у людей здесь окна — они бы разом выглянули — как мыши из норок; слегка откинув шторы и спрятавшись за оконную раму.
— Таков конец, Серафим?
В глазах юноши проносится быстрая искра.
— Поверь мне, это только начало, Карамель, — говорит он, после чего хмурится и склоняется к краю, что-то скребет пальцами.
— Что ты делаешь? — Мой вопрос остается без ответа. — Серафим, — не унимаюсь я, — что ты делаешь?
Раздается щелчок, и я слышу короткий лязг.
— Серафим! — Оглядываюсь на машину и незнакомцев, вышедших из нее. — Черт, слушай, надо уходить… Серафим!
Его невозмутимое лицо ударяет по моему самолюбию.
— Подкоп делаешь? — язвительно швыряю я. — Давай сразу спрыгнем в Острог!
Это ошпаривает его кипятком, и дикие глаза поднимаются на меня.
— А давай! — Оживает юноша и, привстав, хватает меня за талию — я с возмущением хочу толкнуться и пригрозить, но Серафим сносит меня с платформы. — Держись, Карамель!
Я визжу во все горло, и думаю, что вот теперь-то точно отправлюсь в Острог — туда, где мне самое место; где палата или пыльный чулан были уготовлены еще в момент зачатия.
Нас трясет. Серафим обеими руками хватается за какой-то канат, и нас подкидывает, после чего мы плавно скользим вниз. Задираю голову: вижу мелкие отлетающие крепеж за крепежом, что еще пару секунд назад держали длинный моток фонарей, какие обыкновенно зажигают по вечерам, чтобы машины могли отличить посадочное место от воздушной полосы.
Безумец! Он просто безумец! Под нами проскальзывает крыша — та самая, на которую мы хотели перебраться; проносимся мимо окон нижних этажей школы, и я наблюдаю внутри здания людей. Болтаю ногами из стороны в сторону, царапаю через одежду кожу Серафима, пытаясь ухватиться крепче былого и кричу, кричу, что он погубит нас.
— Падаю! — взываю я, и руки мои соскальзывают с шеи юноши, барахтаются по рубашке и отцепляются вовсе.
Лечу, кричу и наблюдаю за растерянным лицом Серафима.
Прошу, Острог, прими меня без лишних оваций, ибо приземление мое свершится уже очень скоро, а я не подготовилась к этому событию с той щепетильностью и занудством, какое свойственно всем членам семьи Голдман. Прошу, Острог, не уделяй мне слишком много внимание, ибо ткани на мне грязны, волосы клочьями спутаны, а гордость и самолюбование — дресс-код Нового Мира — позабыты и опущены вовсе. Прошу, Острог, не разговаривай со мной и даже не смотри в мою сторону, потому что речь моя бессвязна и почти позабыта — я мчусь к тебе и приветствую громким криком.
Острог!
Я приземляюсь на ту чертову крышу, куда мы изначально метились, кубарем качусь по ровной поверхности в виде мраморных плит и ощущаю острую боль в правом бедре — ткань платья сбоку расходится.
В момент пытаюсь подняться, взвываю — слежу за Серафимом: он недолго возится на канате, отцепляется и также падает на крышу: падает и катится к краю, выставляя руки и вовремя останавливаясь. Облегченный вздох его нарушает молчание, в котором я намеревалась провести последние секунды, часы, дни, месяцы или года жизни.