— Чья это статья? — спрашиваю я и срываюсь на крик. — Кто нашел тело? Кто наврал моей семье?
— Я не знаю, мисс Голдман! — Миринда щурится, слегка отклоняясь от меня. — Простите меня, мисс Голдман! Правда! Не знаю! Все, что знаю — пришло оповещение о похоронах, но проститься возможности они дать не могут.
Я останавливаюсь: прячу на дно все ужасы, которыми хотела осыпать служанку, потому что та попала под горячую руку.
— Почему проститься нельзя? — спрашиваю я.
В день, когда умер дед, нам на почту пришло оповещение. В нем говорилось о том, что мы должны подъехать по указанному адресу в определенное время; давалось несколько минут на прощание, после чего тело должны были сжечь. Дед лежал в открытом гробу: я простояла около него несколько минут, после нам зачитали завещание, и на том похороны закончились.
— Наверное, тело, что нашли, изуродовано, — со скорбью в голосе — не скрывая того, словно в гробу поистине знакомый ей человек — предполагает служанка. — Семье не дадут смотреть на такое, покажут закрытый гроб и отпустят, — шепчет Миринда — я представляю, что ей случалось смотреть на закрытую крышку гроба; впервые чувства женщины не обходят меня в стороне, от того я и задумываюсь. — Но вы-то здесь, мисс Голдман, кто тогда там? С кем прощается ваша семья?
Я прижимаю ладони ко лбу и зажмуриваю глаза — в голове опять начинается неясная мне пульсация. Теперь причина закрытия моей комнаты ясна.
— Никому не звони, ладно, Миринда? — прошу я, поле чего отдаю ей газету и разворачиваюсь.
— Я могу вам чем-то помочь? — задает она мне вопрос, когда я подхожу к отцовскому кабинету.
— Ты уволена, Миринда, — говорю я. — В семье Голдман раскол, и еще недолго нашей улице существовать. Уходи, пока не поздно, ибо я отпускаю тебя.
— Но… мне кажется, я должна остаться с вами. Мне кажется… я должна, — повторяет и повторяет женщина, крутя в руках угол своего белоснежного передника. — Я должна остаться, мисс Голдман. Должна, должна…
Прежде, чем зайти в кабинет, оборачиваюсь и, смотря на Миринду, как можно убедительней отвечаю:
— Ты хорошо работала все эти года. Если у тебя есть ключ от моей комнаты, отвори ее и возьми деньги в шкафу, там около тысячи золотых карт. Для начала новой жизни в Новом Мире хватит. Ты свободна. Спасибо за твои услуги.
Она ничего не отвечает — растерянно глядит, хлопает смолено-черными глазами и длинными ресницами, шоколадный цвет ее кожи отполирован виноградным мылом — запах его я ощущаю через весь коридор.
— Можно задать вопрос, мисс Голдман? — вдруг спрашивает служанка, на что я ей киваю. — Где вы были все это время, мисс Голдман?
— Дома, Миринда. — Улыбаюсь я мягкой улыбкой ей и пропадаю в кабинете.
Топот маленьких каблучков женщины уносит ее вниз по лестнице, а я замираю на крашенном ковре, перетащенном из моей комнаты — пальцы щекочет длинный ворс. В кабинете ничего не изменилось за несколько дней моего отсутствия так же, как и за года пребывания: тот же стол, те же стеллажи с книгами, та же коробка из-под выпивки, сбагренная сотнями бумаг и несколькими дипломатами. Обращаю внимание на небольшой просвет между двумя книгами на одной из полок — я так и не вернула…
Держусь подальше от окна, под столом нахожу несколько откупоренных и под ноль выпитых бутылей, убираю их обратно. Хожу по кабинету и волнуюсь, вновь размышляю о том, верно ли я поступила, хотя иного пути у меня уже нет — отступать поздно.
Когда умер Бес, я пропадала часами в отцовском кабинете, пряталась в углу комнаты между примыкающими друг к другу стеллажами и читала; герои книг принимали все мои печали и горестные вести, помогали мне, учили — так, как я хотела бы, чтобы учили родители. Отец, возвращаясь с работы, — заваленный бумагами и договорами, бывало, даже не замечал меня в кабинете. Тело его падало на стул, отворачивалось к окну, тяжелые вздохи сменялись речами по рабочему телефону, пиджак никогда не спадал с его плеч. Мать, незаметно ото всех, ускользала из дома или укрывалась в нем — я даже не знала и не знаю по сей день; она могла прийти поздно вечером и выскользнуть рано утром, а могла не покидать стены своей спальни вовсе. Я не знала того, что происходила с моей семьей, и от всего случившегося моя вина огромна; моя незаинтересованность погубила наши отношения. Учесть Золото была иной — ее хвалили и лелеяли, но пресекали жестче меня, поведение ее было ничем не ограничено, но постоянный напор, с которым я столкнулась после потери Беса, был обеспечен ей с самого рождения. Росла девочка на руках служанки, которая, каким-то чудом, успевала выполнять мои прихоти и растить нового жителя Нового Мира. Бес был связующим звеном, цепью — замком, и, потеряв его, мы потеряли друг друга и себя. У нас не получилось сплотиться в единое целое, мы и не пытались — мы завязли в своих собственных выдуманных мирах и росли в них в то время, как иной мир — настоящий, огромный, он прогрессировал и развивался, посему сейчас одним шагом своих тяжелых бот может размазать всю улицу Голдман и всю оставшуюся династию Голдман.